В Голландии, врезавшейся в Арденны узким клином, мы обосновались на одинокой ветряной мельнице. Она не работала, но мучной пыли было везде так много, что в несколько дней все покрылись каким-то седым налетом. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить, где мы обитаем, поэтому остерегались высовывать нос. Хозяин не очень обрадовался, обнаружив на своей мельнице обросших вооруженных людей. Угрюмо и молча выслушав наши объяснения, он неохотно согласился:
- Ладно уж, оставайтесь. Только я вас не видел и вы меня не знаете...
Хорьков упрекнул Устругова в беспечности: тот отпустил мельника домой, несмотря на совет задержать его.
- Типичный куркуль, - определил Деркач. - Непременно выдаст.
Георгий отмалчивался, хотя видно было, что тоже обеспокоен. Наше беспокойство еще более возросло, и мы приготовили оружие, когда услышали перед вечером, что кто-то бродит вокруг мельницы. Неведомый посетитель то приближался к лесенке, ведущей к нам, то отходил, а затем возвращался опять. Не выдержав напряжения неизвестности, Устругов спустил предохранитель пистолета и вышел. Мы ждали минуту, две, три, готовые ринуться ему на помощь. Однако вместо выстрелов услышали восклицания, смех и опять восклицания. Вскоре, впустив в помещение клубы холодного воздуха, Георгий втащил молодого голландца, который почти год назад привел нас с хутора Крейса в Неймеген.
Восхищенно осматривая нас, тот пожимал руки и, как в тот раз, четко и ясно возглашал по-русски:
- Здравствуй, друг!
И наши товарищи, подобно нам самим, принимали его за русского и сыпали восклицаниями и вопросами. Макс отвечал только недоуменным взглядом.
Мельник, как рассказал Макс, прислал к нему своего сына, который шепнул на ухо, что на их мельнице прячутся люди, называющие себя русскими. Макс тут же отправился сюда, чтобы проверить, действительно ли это русские или самозванцы какие-нибудь. Конечно же, он не ожидал встретить здесь Устругова и меня. Его небольшая группа находится в этих местах недавно: им тоже пришлось удирать от немецких "карателей". Макс признался, что ничего серьезного они еще не сделали, но надеются, что в будущем им повезет больше.
На мой вопрос, не встречал ли он Хагена, парень весело воскликнул:
- Как же, встречал! И все еще часто встречаю. У себя в отряде.
- Неужели пацифист взялся за оружие?
- Взялся. Да еще так крепко, что теперь его и силой не отнимешь. Я же говорил тогда: концлагерь - хорошая школа...
Макс начал вслух мечтать, как было бы хорошо, если бы удалось совместно провести парочку налетов на железнодорожные узлы или напасть на немецкий склад в окрестностях Маастрихта.
Однако совместных операций нам осуществить не привелось. Голландские друзья передали через того же Макса, что считают целесообразным пока притаиться. Советовали копить силы для того времени, когда на Востоке и Западе завяжутся решающие бои.
К весне, когда немцы, успокоенные затишьем в Арденнах, увели полицейские части, мы вернулись на кирпичный завод, и Устругов стал вновь колесить по лесам и горам, собирая рассыпавшиеся по глухим уголкам группы. Упрямый и неутомимый, он не давал отдыхать никому, посылая меня, Хорькова, Деркача, Жозефа в разные стороны. К нашему удивлению и радости, мы обнаруживали в Арденнах новые группы, с которыми раньше не встречались.
Приехавший к нам Валлон сообщил, что в центре создан штаб внутренних сил Сопротивления Бельгии, которому будут подчинены не только бельгийские или бельгийско-русские, но и чисто русские отряды. Он советовал стягивать разбросанные отряды поближе друг к другу, чтобы быть готовыми действовать не мелкими, слабыми группками, а крепким и мощным кулаком.
- Это лето будет последним летом войны, - сказал он на прощание и, прищурив хитрые глаза, добавил: - Если, конечно, все сделают те, которые могут сделать...
В течение одной недели мы собрали все наши группы вокруг завода. Их насчитывалось уже больше двадцати, хотя общая численность не достигала и двухсот человек. Каждая группа имела своего командира, воинские звания которых были потрясающе несоизмеримы: от ефрейтора до полковника. Полковник, правда, был только один. Это был пожилой человек, вялый в движениях, разговоре и даже, как казалось мне, в мыслях. На фронте полковник Моршанов командовал дивизией, которая была окружена и разгромлена. Он претендовал на старшинство, занял лучший топчан в нашем бараке и потребовал, чтобы "братья-кирпичники" потеснились и дали место его ребятам. Он был неглуп, военное дело, конечно, знал лучше любого из нас. Но той вольнице, которая собралась тогда вокруг брошенного кирпичного завода, нужен был не просто человек, умеющий отдавать приказы. Им нужен был смелый, энергичный вожак, за которым они пошли бы не только по велению ума, но и сердца. Таким вожаком полковник быть не мог, и я решительно воспротивился его притязаниям на старшинство.
Служака Деркач осудил меня решительно и резко, Хорьков отделался усмешкой, а Устругов объявил:
- Я готов передать командование полковнику.
- Ты не имеешь права делать этого, - вскипел я. - Ты не назначен, а избран, а выбранные люди не могут распоряжаться своими постами, как им захочется.
- Устав говорит...
- Перестань ссылаться на устав, - оборвал я Деркача, - у нас особая обстановка. Партизаны выбрали Устругова, и только они могут заменить его другим...
Мы разругались всерьез. Обозленный на Устругова, Деркача и Хорькова, я отправился к "братьям-кирпичникам", потом пошел к другим. Мнения разделились: одни считали правильным, чтобы полковник, как старший по званию, командовал ими, другие верили больше в Устругова, чем в неведомого им человека. Но почти все соглашались со мной, что Устругов не может лично передать свой пост полковнику: они сами хотели решать этот вопрос.
Собрание, состоявшееся в тот же день, было долгим, бурным и закончилось почти единодушным решением избрать командиром Устругова, а начальником штаба - Моршанова. Вопреки моему ожиданию Георгий, не обменявшийся со мной во время всего собрания ни единым взглядом, вдруг предложил избрать меня политруком. Голосование за меня было менее единодушным, но все же большинство поддержало своего командира. Тут же Моршанов внес предложение именоваться впредь "партизанской бригадой", и оно было с энтузиазмом принято.
- Почему бригадой? - недоумевал Георгий, когда мы оказались втроем.
- Рота, батальон, полк звучат слишком определенно, - ответил полковник, - а бригада... она может сокращаться или увеличиваться почти до любого состава.
- Вы думаете, что она когда-нибудь дойдет до нормального состава?
- Не велика беда, если и не дойдет...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
