Ни один сотрудник РНИИ после ареста Клейменова и Лангемака не пришел к ним домой – просто чтобы пожать руку жене и подарить кулек конфет девчонкам.
Институт продолжал работать в прежнем ритме. В самой этой скотской покорности, в том, что люди вели себя так, будто ничего не случилось, в том, что работа не приостановилась и даже не замедлилась, было что-то глубоко оскорбительное для человеческого достоинства. Никто не только не пытался защитить Клейменова и Лангемака или оправдать их, но никто даже не спрашивал, как это могло случиться, потому что в самом вопросе этом уже был намек на какое-то сомнение. Королев конфликтовал с руководством все эти годы, но ведь были люди, все эти годы активно поддерживавшие начальника института и главного инженера, однако и они не сделали ничего для их защиты, и высшим проявлением гражданской смелости был скорбный вздох и невнятное бормотание шепотом: «Да... кто бы мог подумать....»
Ощущение тоскливой беспомощности, овладевшее Королевым после ареста Клейменова и Лангемака, не проходило. Для его активной деятельной натуры ощущение это было особенно мучительным, но что надо делать в подобной ситуации, он не знал. В одном только был уверен твердо: то, над чем он работает, стране нужно и работу необходимо продолжать, как бы дальше не складывалась жизнь.
В день ареста Клейменова, несмотря на то что все валилось из рук, он провел испытания топливных магистралей. Еще через 12 дней отработал систему зажигания, завершив, таким образом, намеченную им программу холодных испытаний двигателя ракетоплана, написал свое заключение и пошел к Слонимеру подписывать бумагу в академию Жуковского: пора было вылезать с ракетопланом из рамок института, подключать военных авиаторов, так дело пойдет быстрее. Письмо на имя начальника академии Слонимер подписал, справедливо полагая, что письмо такое еще раз демонстрирует отсутствие всякого бахвальства и зазнайства во вверенном ему учреждении. «Ввиду отсутствия в НИИ № 3 специалистов по тактике ВВС прошу Вашего разрешения на проведение соответствующей консультации специалистами ВВА с целью выявления возможных областей применения ракетных самолетов...»
Нетрудно представить, что за жизнь была в академии Жуковского осенью 1937 года после ареста Алксниса, начальника ВВС РККА. Однако положительный ответ пришел очень быстро, и Королев отвез в академию свои расчеты.
Тем временем на институтском стенде Арвид Палло под неусыпным наблюдением Щетинкова и Королева начал огневые испытания. Первый раз ничего не получилось: из-за дефектов форсунок горючего двигатель не запустился. Королев отрегулировал форсунки, и 16 декабря назначил новые испытания. На этот раз все прошло благополучно. Пожалуй, даже более чем благополучно. Можно сказать, что просто здорово все прошло на этот раз: двигатель проработал 92 секунды!
Шесть испытаний подряд проходят без сбоев. В протоколах значится: «Двигатель запускался сразу, плавно, работал устойчиво и легко останавливался... Материальная часть вела себя безукоризненно». Вот что главное! А профессорское звание можете себе оставить!.. Как бы он хотел научиться быть таким, как Щетинков: не придавать этой чепухе никакого значения! Уйти в работу, и все! В сложные моменты жизни особенно полезно уходить в работу...
Королев старался, чтобы Щетинков пореже приходил на стенд: в задымленном, пропахшем горелым железом помещении его начинал бить кашель. Но однажды в самое неподходящее время вдруг появился Щетинков:
– Сергей Павлович, Вас Елена Наумовна просила зайти, – успел сказать, прежде чем судорожно задохнулся.
Это был плохой знак. Елену Наумовну Купрееву, секретаря-машинистку в приемной начальника, побаивался весь институт: она знала все и обо всех. Вместе с Клейменовым она работала в Берлинском торгпредстве и поначалу все считали, что Иван Терентьевич просто привел в институт свою секретаршу, с которой сработался, знает, доверяет. Но вскоре выяснилось, что и сам Клейменов чрезвычайно тяготится присутствием в его приемной Елены Наумовны, что на работу он ее не приглашал, что ее «прислали». С этого времени к Елене Наумовне все стали относиться с почтительной настороженностью, одновременно стараясь по возможности обходить ее, что было трудно, учитывая ее местопребывание.
– Хорошая новость, – сказала Елена Наумовна, с улыбкой передавая Королеву пакет.
Пакет был вскрыт. В нем лежало довольно объемистое «Заключение» Военно-воздушной инженерной академии. Королев быстро пробежал глазами отдельные абзацы:
»... горизонтальная скорость вдвое превосходит известные скорости...»
»... зона тактической внезапности, составляющая 80-120 км от линии фронта, может быть сокращена до 20-30 км...»
»... цифры уже сейчас обеспечивают реальную возможность вести воздушный бой...»
Дойдя до главки «Выводы», ногой нащупал стул, сел и читал, не отрываясь:
«Самолеты с ракетными двигателями дают вполне реальные основания предполагать, что в них могут быть осуществлены летно-технические данные, дающие резкое превосходство над самой совершенной техникой противника. Одни только данные горизонтальных и вертикальных скоростей говорят о превосходстве, абсолютно недостижимом по линии бензиновых двигателей при современных принципах их конструирования».
«Подумать только, какие же светлые головы в этой академии!» – Королев прямо подпрыгнул на стуле.
Елена Наумовна улыбалась, глядя на него...
«Изложенное доказывает, – читал Королев, – что дальнейшая работа над ракетными двигателями и широкое внедрение их в авиацию является необходимым и сулит перспективы, о каких в других областях авиационной техники нельзя и мечтать.»
Начальник кафедры тактики Военно-воздушной академии РККА полковник Шейдеман.
ВРИД начальника кафедры огневой подготовки Военно-воздушной академии РККА майор Тихонов».
Какие же молодцы Шейдеман с Тихоновым! Наверное, за всю жизнь не получал Королев на свою работу отзыва, столь решительно его поддерживающего. Он был необыкновенно обрадован и воодушевлен. Вместе с Щетинковым Королев составляет подробные тезисы доклада «по объекту 318» – ракетному самолету. Почувствовав поддержку военных специалистов, Королев усиливает наступательный дух: «Должен быть принципиально решен вопрос о нужности этого объекта и необходимости более форсированного развития его». В заключение вновь давит на Наркомат боеприпасов, понимая, что с ракетопланом новые хозяева института связываться не захотят, с них и реактивных снарядов довольно, он ставит вопрос категорически: «Необходимо теперь же принять определенное решение о необходимости и важности этого объекта и обеспечить все необходимые условия для работ. Половинчатые решения только повредят делу, так как при недостаточных темпах работ получение первых практических результатов будет отодвинуто на срок 5-6 лет, когда требования к объекту в связи с прогрессом тактики и техники могут совершенно измениться».
Почти ежедневно теперь на «горячем» стенде проходят испытания систем подачи, замер температур и других параметров двигателя. Кроме главного испытателя Палло, в них принимают участие Щетинков, Глушко, инженеры Шитов, Дедов, слесарь Иванов – ракетоплан словно сам собирал вокруг себя коллектив.
И результаты были весьма обнадеживающие. В декабре все ликовали, когда двигатель проработал 92 секунды. В марте он работал непрерывно уже 230 секунд – почти четыре минуты! На протоколах испытаний резолюции Королева: «Огневые испытания на полной мощности повторить».
До сих пор двигатель испытывали на стенде отдельно от остальной конструкции, отгородившись от него на случай взрыва броневой плитой. 19 марта впервые решили включить его прямо на раме ракетоплана, точно так, как он будет работать в полете. После зажигания раздался сильный хлопок и тишина: двигатель не включился. Два дня возились с зажигательными пороховыми шашками. 21 марта, в понедельник, Королев сидел на стенде с Глушко допоздна.
– Если хлопок и не загорается, значит, температура зажигания недостаточна, – рассуждал Королев.
– Или нерасчетный режим подачи топлива, – добавил Глушко, – надо заменить завихрители горючего и померить температуру, которую дают шашки. Когда мы сможем это сделать? Завтра сможем?
В ночь со вторника на среду Глушко арестовали. Его бы раньше арестовали: показания на него были, не говоря уже о том, что писал письма Герману Оберту – лучшему ракетному специалисту западной Европы, да и кислота, которую разлил в поезде, – вполне достаточно. Но в марте судили «антисоветский правотроцкистский блок» во главе с Бухариным, и тюрьма на Лубянке была переполнена. А как раз к концу месяца с правыми троцкистами все было уже кончено, с помещениями стало полегче...
Когда Валентину Петровичу предложили одеться и он стал зашнуровывать полуботинки, один из чекистов сказал тихо, так, чтобы не слышал второй, уныло перетряхивающий книги:
