«Вся семья в сборе», – горестно подумал Ник. Эта мысль болезненно отозвалась у него в сердце.
Чед отшвырнул прочь оберточную бумагу и раскрыл большую коробку. Аккуратно разложенные по отделениям, там лежали сферы, моторчики, провода и какие-то совсем диковинные штуки, так что он озадаченно воззрился на них, разбирая надписи.
– Что это такое и как оно работает? – спросил он.
– Мы соберем это вместе, – пообещал Ник. В одну секунду он увидел, как нужно соединить все эти разрозненные части, и тут же оказался на полу рядом с Чедом. – Мы здесь с тобой придумаем одну замечательную вещь, ты будешь просто в восторге, – он оглянулся на Сибиллу. – Отличный выбор!
– Спасибо, – быстро сказал Чед. Он подошел к Сибилле, протягивая руки, и, когда она нагнулась, поцеловал ее. – Большущее спасибо. Это будет так здорово!
– Может, ты еще мал для нее, – заметила Сибилла, – но я подумала, что вместе с Ником у тебя не возникнет никаких затруднений.
– Мы отлично справимся, – отозвался Ник, уже соединяя две сферы, в одной из которых помещался малюсенький моторчик.
– Папа! – укоряюще произнес Чед.
Ник со смехом отложил части конструктора.
– Прости, дружище, просто никак не мог устоять. Подожду, пока ты сможешь присоединиться ко мне.
Он отошел к дивану, наблюдая, как Чед разворачивает другие подарки: набор из ста карандашей, деревянный поезд с десятком вагонов, три ярких книжки с картинками, пижаму и ночную рубашку с рисунком из улыбающихся зеленых динозавров.
– Вот это да! – закричал Чед, не сводя глаз с этого клада. – Такого дня рождения у меня никогда не было!
Он опять направился к Сибилле, очень осторожно протягивая к ней руки, чтобы она ненароком не вскочила и не убежала.
– Огромное спасибо, тут столько всего!
– Тебе, правда, нравится? – спросила Ника Сибилла. – Я же не знаю, я сама мало понимаю в этом.
Он опустился в кресло.
– Тебе кто-то помогал?
– Один из менеджеров у Шварца. Я позвонила им и сказала, что пятилетний мальчик… – она осеклась. – Ну, что еще я могла? Я же не знаю, чем он интересуется, я даже не знаю, что умеют делать пятилетние дети. И потом, он так изменился за то время, что я не видела его…
– Все великолепно, – громко заявил Чед, глядя на Ника честными глазами. – Сибилла все выбрала великолепно, как раз то, что мне было нужно. Мне, правда, все очень нравится.
Ник промолчал, как всегда неприятно пораженный тем, что Чед называл свою мать по имени, на чем она настаивала сама.
– Пап, все так здорово, – повторил Чед. В его глазах скользнуло беспокойство. – Ты ведь тоже так думаешь, правда же? Ты ведь тоже считаешь, что Сибилла привезла потрясающие подарки?
– Ну, конечно, потрясающие, – тихо согласился Ник. – Целая куча чудесных подарков.
– А когда Чед получит твой подарок? – спросила Сибилла.
– Завтра. В день рождения. А теперь, – сказал он, вставая, – нам пора ужинать. Чед захотел, чтобы у него на день рождения были китайские блюда, и все будет, как он и хотел. Сибилла, как тебе твоя комната, там все есть, что тебе нужно?
– Спасибо, все в порядке, – отозвалась она. – У тебя всегда есть все, что мне нужно.
Ник промолчал. Он никогда не знал, насколько безотчетны ее высказывания, и предпочитал пропускать их мимо ушей.
В последнее время, после случившегося с Эндербаем удара, подобные намеки что-то участились, но он предпочитал не задумываться над этим. По правде сказать, он вообще мало думал о ней, только если дело касалось Чеда. Когда они с Чедом говорили о ней, Чед сказал, что он любил ее и потерял, и Ник не стал разубеждать его относительно сомнительности этой любви и потери, потому что давно понял, что для Чеда далекая мать лучше никакой. А поскольку он хорошо понимал своего сына и знал, какой у него быстрый ум и его живое воображение, то догадывался, что, возможно, уже сейчас, когда ему только пять лет, Чед сочинил себе сказку, что когда-нибудь в будущем появится новая Сибилла, любящая, заботливая, которой захочется быть его матерью.
Вечером после ужина, когда Чед уже отправился в постель, Ник и Сибилла сидели в библиотеке за бутылочкой арманьяка, между ними стояла коробка с печеньем.
– Расскажи мне о Квентине, – попросил Ник.
Глядя в пол, она медленно покачала головой.
– Это ужасно, то, что с ним случилось, – она подняла голову, и Ник уловил замешательство в ее светло-голубых глазах. – Он был полон энергии, Ник, с ним рядом было так интересно, он был так захвачен идеей того, что мы будем делать в Вашингтоне, а теперь он сидит сиднем в кресле и глядит в окно. Похоже, больше его ничто уже не волнует.
– Даже ваш канал телевидения? И ты управляешься с ним сама?
– Полностью. Мне не к кому обратиться за советом или помощью, ведь Квентин всегда оказывался рядом, в любую минуту, когда он был мне нужен, а вот теперь… – её нижняя губа предательски дрогнула, и она закусила ее своими мелкими белыми зубками, – а теперь все так, как будто он уже умер. Даже не спросит никогда, не собираемся ли мы увеличить вещание, ввести новые часы, – а ведь мы в первую очередь планировали это с ним вместе, как только владельцы кабельного телевидения начнут покупать наши программы. У меня сейчас уже пятнадцать часов в день, и нашей аудитории вполне достаточно, чтобы увеличить и рекламное время. Кроме того, я затеяла кампанию по производству нашей оригинальной программы, а там пойдут и следующие, а я уж сумею их продать. Все, чего хотел Квентин, я воплотила. Но он так болен, так слаб, что ему ни до чего нет дела, – она поморгала, как будто боялась, что расплачется. – Разве для меня теперь все это в удовольствие? Конечно, мне нужен кто-нибудь, с кем я могла бы поделиться, а иначе я чувствую себя… такой… потерянной.
Ник задумчиво глядел на нее.
– А есть надежда на то, что он пойдет на поправку?
– Нет, – она подняла свой бокал. – Можно мне еще? Так вкусно.
Он наполнил его снова.
– Да еще там появился этот проповедник, который так и трется около Квентина. Так вот, он твердит всякую чушь о внезапных исцелениях, но я-то в чудеса не верю. Но он имеет какое-то гипнотическое воздействие на Квентина, уговорил его дать ему передачу в нашей программе.
Голос ее стал резким, и Ник понял, что Эндербай вовсе не ко всему безразличен.
– А что у него за передача? – спросил он.
– Религиозная. Ну, так мы обычно их называем. Знаешь, что-то среднее между проповедничеством и попрошайничеством. Так, выколачивание денег. Минуту-другую порассуждает о грехе, о вине и о каре небесной, и тут же заводит песнь о денежках. И даже голос у подлеца не меняется, тянет на один мотив, только успевает ввернуть, как много нужно денег, чтобы возвратить грешников на стезю добродетели. Или что-то вроде этого. Я-то не смотрю его, а вот Квентин смотрит.
