Выставка в Париже кажется ему ужасной, несмотря на то, что общий вид с холма Трокадеро восхищает его. Получив приглашение на празднование столетия Вольтера, он, несмотря на восхищение автором «Кандида», не собирается ехать туда, боясь встретиться с неприятными людьми. Он думает теперь написать роман, действие которого будет происходить при Наполеоне III. «Я, кажется, уже представляю его себе. Поначалу назову его „Парижское семейство“. Однако прежде мне необходимо освободиться от моих чудаков».[637] А для этого ему нужно одиночество Круассе.
«Наконец-то я вернулся к своим Ларам,[638] – пишет он 29 мая 1878 года Каролине. – Слава богу, меня ждали!.. Я приехал сюда в половине двенадцатого в страшный холод. Завтрак был готов. Жюлио (собака) прыгает передо мной, ласкается. С часа до трех я наводил порядок, потом до пяти спал. Теперь могу засесть за книгу». Погрузившись в работу, он удивлен тем, что Тэн и Ренан стремятся получить кресло во Французской академии. «Что может добавить им академия? Когда ты уже кем-то являешься, зачем стремиться стать чем-то?»[639] Он так взволнован и возмущен, что для того, чтобы забыть об этом, пьет ликер, «как католическая девица», и бикарбонат натрия. Испытывая денежные затруднения, он завидует Золя, книги которого расходятся так хорошо, что он только что купил себе дом в деревне. А он сам продолжает сражаться с интеллектуальными исследованиями двух своих чудаков. Явно у подобной книги нет никаких шансов на успех у публики. Для главы, которую он сейчас обдумывает, ему необходимо описание столовой в доме священника. Он просит Лапорта узнать об этом. Есть ли в ней «распятие, образ Отца Небесного?». Лапорт старается. Несмотря на то что он генеральный советник, он всецело и всегда находится в распоряжении Флобера. Благодаря его содействию Каролина получает заказ на копию портретов Корнеля кисти Минара и Лебрена. Эти холсты должны будут украсить отреставрированный дом в Пти-Куронн, в котором родился самый знаменитый руанский писатель. Еще один влиятельный друг Флобера – министр народного образования Аженор Барду. Флобер рассчитывает на его поддержку, надеясь наконец увидеть на сцене свою феерию «Замок сердец», которую не взял ни один театральный директор, и помощь в присуждении креста Почетного легиона Эмилю Золя. А поскольку министр не спешит, Флобер пишет с возмущением: «Что до моего товарища Барду, то он – п… Обещаю сказать ему это».[640]
В августе месяце с наступлением жары он, как обычно, вспоминает о женских соблазнах. И в эти минуты в его разгоряченном воображении всегда возникает образ г-жи Бренн. «Думаю, было бы очень приятно искупаться с вами в море, вдалеке от посторонних взглядов, – пишет он ей. – Отсюда – мечтания, поэтические картины, желания, сожаления и в конце грусть… Я представляю (так как вы купаетесь), представляю себе большую ванную со сводами, как у мавров, с бассейном посередине. Вы стоите на краю, одетая в большую рубашку из желтого шелка, и кончиком ноги пробуете воду. Паф! Рубашка упала, и мы плаваем рядом, недолго, поскольку в уголке стоит удобный диван, на который дорогая красавица ложится, и под шум воды… ваш Поликарп и его подруга проводят отличные четверть часа». Однако читает строгие проповеди о воздержании своему ученику Ги де Мопассану: «Вы жалуетесь на то, что женские зады скучны. От этого есть очень простое лекарство: забыть о них… Нужно – слышите, юноша? – нужно больше работать… Слишком много шлюх, слишком много гребли, слишком много упражнений! Вы рождены писать стихи – пишите же их! Все остальное – суета сует начиная с развлечений и здоровья. Зарубите это у себя на носу… Вам недостает принципов. Следует ли говорить, что они нужны. Спрашивается какие. Для художника есть только один – всем жертвовать ради Искусства. Он должен смотреть на жизнь, как на средство и не более того, и первое, от чего он должен отказаться, – от самого себя».[641]
Относясь с презрением к материальным условностям, он страдает из-за того, что его книги плохо расходятся. Шарпантье не думает о новых тиражах, а роскошное издание «Святого Юлиана», намеченное на зиму, не принесет автору много денег… Чтобы сократить расходы, Комманвили вынуждены продать свою квартиру в Париже, надеясь на единственное пристанище – маленькую квартиру Флобера. «Кончено! – пишет он. – На двери вывешена надпись „продается“».[642] Он рассчитывает на то, что Аженор Барду сделает важный заказ Каролине, и надеется даже, что благодаря снисходительности министра сможет получить почетное и доходное место для Лапорта. Но для себя не просит ничего. Он, кажется, перестанет себя уважать, если согласится на другой заработок вместо того, который очень нерегулярно приносит литература. Его упорство в работе раздражает Эдмона де Гонкура, который помечает в своем «Дневнике»: «Его произведения становятся превосходными не из-за затраченного на них времени, как думает Флобер, а из-за лихорадки, которая трясет его, когда он пишет. Что значат какое-то повторение или небрежность синтаксиса, если произведение ново, если замысел оригинален, если то тут, то там появляется эпитет или фразеологический оборот, которые дают только ему одному сто страниц безупречной прозы особенного качества». Этот вопрос сотни раз волновал этих двух людей. Несмотря на аргументы Гонкура, Флобер с пеной у рта защищает необходимость совершенной формы, единственно способной обеспечить равновесие, красоту и непреходящую ценность произведения. Однако споры на этих дружеских обедах часто приобретают менее возвышенный характер. «Сегодня вечером разговор заходит о дурном запахе от ног, из носа, изо рта, в котором Флобер находит удовольствие и расцветает, – пишет Эдмон де Гонкур. – Флобер очень приятный товарищ, если лидирует, даже в том, что постоянно открывает и закрывает окно, чтобы первому схватить насморк. Его веселый детский смех заразителен, а в ежедневном общении он приятно любвеобилен».[643]
В октябре Флобер, продолжая беспокоиться о безупречных материалах для «Бувара и Пекюше», едет в Этрета. Он встречает там свою старую подругу Лауру де Мопассан, мать Ги, и в отчаянии, видя, что она постарела, больна и почти ослепла: «Она больше не может переносить свет и вынуждена жить в темноте. Она кричит от света лампы. Это ужасно! Какими мы стали!»[644] Плохие новости следуют одна за другой: Шарпантье откладывает роскошное издание «Святого Юлиана», несмотря на участие Аженора Барду, постановщика для «Замка сердец» не находится, а лесопильня Комманвиля будет продана, судя по всему, очень невыгодно. Покупатели редки и нерешительны. «Когда ты оказался на дне пропасти, бояться уже нечего, – пишет Флобер принцессе Матильде. – Я плохо управлял своей лодкой, ибо слишком идеально относился к жизни; я наказан за это. Вот и вся загадка».[645] Эдмон де Гонкур, обеспокоенный бедностью друга, помечает 10 декабря: «Удручающие новости о бедняге Флобере. Он, кажется, полностью разорен; и люди, из любви к которым он разорился, будут упрекать его за сигары, которые он курит, а его племянница скажет: „Мой дядя – особенный человек, он не умеет противостоять ударам судьбы!“»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
