Революционная деревня чуть было не похоронила дворянское сословие и помещичье землевладение задолго до Октября. В 1906 г. главноуправляющий землеустройством и земледелием Кутлер[86] спешно готовил проект принудительного отчуждения помещичьих земель в пользу крестьян. Не будь в России такого волевого и жестокого политика как Столыпин (вспомним знаменитые «столыпинские галстуки»), то крестьянское движение 1905 г. оказалось бы более результативным. О том, кого царский режим больше всего опасался, свидетельствует внутренняя политика периода реакции. Правительство попыталось взять реванш, уничтожая опасно революционную крестьянскую общину в ходе столыпинских реформ, однако потерпело неудачу. Несмотря на то, что проект Столыпина предусматривал перекройку очень многих сторон жизни русского общества, на деле он ограничился лишь атакой против сельской общины. Впрочем, Петр Аркадьевич своим стремлением загнать крестьянина в капитализм железной бюрократической рукой сделал деревню еще более революционной.
Что же касается западного пролетариата, то когда и где в передовых капиталистических странах он был революционен? Единственное, пожалуй, исключение — Германия 20-х годов — государство-изгой. Италия во многом еще оставалась тогда крестьянской страной. Испания конца 30-х — наиболее отсталая в Западной Европе, страна, где сохранилось архаичное крестьянство. Испанская смута была вызвана, не в последнюю очередь, противоречиями в аграрном секторе экономики. В 1936 г. по стране прокатилась мощная волна самозахвата земель, а КПИ в своих требованиях к расширению программы Народного фронта на первом месте упоминала конфискацию помещичьих земель, аннулирование крестьянской задолженности, и лишь после этого национализацию крупной промышленности и банков.
Петр Столыпин. Желая предотвратить революцию, он лишь приблизил ее своими экспериментами в деревне.
По мере развития капитализма на Западе пролетариат не только утрачивает революционность, но и разлагается, как класс, атомизируется. Особенно тому способствует возникновение на Западе общества всеобщего потребления, сопровождающееся деиндустриализацией. С другой стороны, развитие капитализма в центре бы консервирует докапиталистические, и даже некапиталистические отношения на мировой периферии, тем самым революционизируя, но не пролетариат, как класс, а именно общину, то есть некапиталистическую социальную структуру. Наиболее революционны страны именно с преобладанием общинного, традиционалистского, крестьянского мировоззрения. Потому-то последние десятилетия роль революционного инкубатора играет Латинская Америка, а не сытая бюргерская Европа.
В этом виден нагляднейший пример того, что основная концепция истмата, предполагающего последовательную смену формаций, строгую линейность исторического процесса, неверна в принципе. Община, как «пережиток» феодального сословного общества, имеющая начало еще в доисторическом периоде, не только успешно сохраняется даже в так называемую постиндустриальную эпоху, но и побеждает во многих случаях капиталистический уклад, что продемонстрировал в свое время провал столыпинских реформ, осуществляемых, кстати, в очень даже в духе классического марксизма.
Если же копнуть вглубь истории, то и здесь обнаруживается много случаев, когда закономерности исторического развития, характерные для Европы и Северной Америки, совершенно не действуют в отношении остальной, подавляющей части мира. Бурное развитие классического капитализма в Западной Европе стало возможно благодаря тому, что ресурсы для этого давали те части света, где доминировали отношения, которые можно условно характеризовать как феодальные, а зачастую даже дофеодальные. Вовлечение в капиталистическую миросистему для многих стран периферии означало не общественный прогресс, а ярко выраженный регресс. Например, в России в пореформенный период каждые несколько лет случался голод, каких крестьяне не ведали в период крепостничества.[87] Беспристрастные данные археологии свидетельствуют, что индейцы майя в XV в. питались значительно лучше, чем средний европеец в то же время. Но после прихода европейцев в Америку, значительное число местного населения выкосил именно голод. Капитализм повсеместно разрушает аграрную цивилизацию, вытягивая из нее соки, но в чем же тогда его прогрессивность? Ведь разрушая Третий мир, капитализм рубит сук, на котором сидит. Каким бы доиндустриальное общество не было отсталым технически и научно, оно все же самодостаточно, целостно, значительно более гармонично институционально. Исторический процесс не является линейным, капиталистический уклад может только сосуществовать с докапиталистическим, но вовсе не сменяет его.
Фундаментальный постулат, на котором базируется вся марксистская политэкономия, и в более широком смысле вообще вся марксистская философия — это постулат о соответствии производственных отношений производительным силам. Он считается не просто законом, но даже парадигмой истмата. При этом он, как подмечает Кара-Муза, никак не объясняет, например, почему труд черных рабов на североамериканских плантациях был примерно в два раза производительнее труда свободных белых фермеров. Речь не о выгодности в два раза рабского труда для плантатора, а именно о производственной культуре. Так же нельзя с помощью марксистских доктрин понять, почему во время Первой мировой войны архаичная и «отсталая» русская крестьянская община смогла на 20 % увеличить посевные площади, в то время как сельхозугодья, находящиеся в отрубах,[88] были засеяны к 1916 г. лишь на 25 % от довоенного уровня, как указывает Сергей Георгиевич. Ведь фермерское хозяйство, ориентированное на товарное производство суть капиталистическое предприятие, априори оно должно быть более производительным, нежели крестьянская община, которую марксисты считали пережитком феодального общества. Идеализировать общину тоже не стоит. После революции производительность труда в деревне довольно существенно упала, и вплоть до 1937 г. урожаи царских времен были недостижимы даже для механизированных колхозов.
Впрочем, Карл Маркс честно признавал, что крестьянин — «непонятный иероглиф для цивилизованного ума». Выходит, что он в своих размышлениях касался по большому счету лишь того, что было видно из его лондонского окна. Описав некоторые тенденции протестантско-трансатлантической цивилизации, Маркс оставил за кадром весь остальной мир, во всем его многообразии и противоречиях, так и не поняв характер отношений Запада с традиционными обществами. Так что его учение нельзя считать научным, несмотря на его наукообразность, кстати, довольно поверхностную.
21. Нужна ли обезьянам свобода?
Не имею ничего против коммунистических идеалов как таковых, но должен признать, что пропагандируемый коммунистами путь их воплощения — это полнейшая утопия, поскольку он не показывает реального способа изменения человеческого сознания. Коммунисты выдвигают тезис о том, что сознательность человека будет расти сообразно развитию производительных сил и совершенствованию производственных отношений. На мой взгляд, общество, которое называют коммунистическим, может построить только новый биологический вид — homo prudens, то есть человек сознательный, стоящий на более высокой ступеньке эволюции, чем homo sapiens — человек разумный. Следовательно, кратчайший путь к коммунизму лежит через изменение сознания человека, а не через усовершенствование экономических отношений между индивидами.
Эта мысль посетила меня далеко не первого. Наиболее доходчиво, на мой взгляд, идею примата человеческого сознания (в противовес марксистам, утверждающим, что бытие определяет сознание) сформулировал современный философ и публицист Юрий Мухин. Он же предложил более подходящее название для общества, построенного сознательными людьми — гуманистическое, ибо в его основе лежат не идеальные производственные отношения, а непосредственно сам человек. Человек, сознание которого развито настолько, что счастье он видит не в безудержном потреблении, а в творчестве, созидании, посредством чего он бесконечно совершенствует свой ум. Это доставляет ему высшее наслаждение, недоступное животным, которым самое большое удовольствие дает акт спаривания.
Объяснить суть человечности быдлу невозможно в принципе, но реально создать такие условия, при которых homo sapiens вынужден будет очеловечиться. Последнее вовсе не означает, что нужно сократить скотам рабочий день и платить высокую зарплату. Само по себе это только ускорит деградацию быдла, ибо позволит ему приносить меньше пользы и больше потреблять. Для того чтобы использовать появившиеся возможности для развития в себе человеческих качеств, нужно иметь внутреннее стремление к самосовершенствованию, чего у 95 % населения нет, и само собой не появится. И наоборот, тот, у кого имеется внутренний стимул, может стать человеком даже сейчас, хотя неолиберальный капитализм совсем и не располагает к этому, поскольку его идейной основой является алчность и эгоизм.
