— Точно голодные, — бросил он Лакшми, не оборачиваясь. — И то гляжу: ни баранов пасущихся, ни кур нет. Подъели, видать. Ох, неспроста они не уходят по домам, ох, неспроста.
— Не кричи вороном, — буркнула Лакшми, уже поднахватавшаяся от Афанасия русских оборотов.
— Не каркай, если по-нашему, — поправил он ее.
Лица людей в стенах древнего города по степени истощенности и угрюмости мало чем отличались от лиц тех, кто остался за воротами. Похоже, они сначала вместе съели все запасы, а потом уж эти заперлись, в надежде сохранить хоть что-то.
Паланкин остановился перед крыльцом главного храма. Афанасий откинул занавеску и вылез на мостовую. Подал руку танцовщице. Та легко выпорхнула из теплого, пропахшего любовным потом нутра. Остановилась, подняв голову.
На крыльце их уже ждали несколько верховных жрецов Шивы, Брахмы и Вишну в окружении дюжины бритоголовых послушников в разноцветных одеждах, а также воевода в кольчуге и чалме огнепоклонников. Судя по огромной бороде и подкрученным кверху усам — начальник городской стражи. За ним пара командиров рангом пониже, бороды не такие большие, и усы выпрямлены, как по ниточке. Рядом пузатый городской управитель, с ним сгорбленный писарь и счетовод со свитками в руках. Все они заговорили разом.
— Успокойтесь, успокойтесь! — вскинула руки Лакшми. — По одному. Вот вы, уважаемый Сингх, — обратилась она к воеводе, — расскажите, что здесь произошло.
Воин поклонился сдержанно и начал глухим трубным голосом:
— О, дорогая Лакшми. Из Бидара вышли три огромные армии. Одна, в сто тысяч воинов, движется на Джуннар, командует ими Мехмет, бывший начальник над всеми сборщиками налогов в наших землях, хорасанцами завоеванных.
«Добился-таки своего Мехметка, — подумал Афанасий, — повел-таки войска, чтобы наказать Асад-хана».
— Другая армия, — продолжал начальник стражи, — под командованием самого Мелик-ат-туджара, движется на побережье. Говорят, туда должно вскоре высадиться чужеземное войско. Он хочет встретить их и опрокинуть обратно в море, прежде чем они успеют закрепиться на берегу.
«И тебе, Мигель, кукиш! — злорадно подумал Афанасий. — Однако неплохо лазутчики у наместника султанского работают, если такое вызнать смогли задолго до подхода португальцев».
— Третья же армия, — голос огнепоклонника стал мрачен и глух, — под командованием Фарат-хана, за жестокость свою прозванного Грозным, движется на Парват. И воинов в ней двадцать тысяч. С пушками. Против такой силы нам не устоять.
«Вот, значит, как, — подумал Афанасий. — Люди, что собрались у стен, просто боятся оказаться на пути армии Фарат-хана. Хотят в город попасть, за стены крепостные, и тут отсидеться. Оно и понятно. Про полководца сего говорили, что он лютее зверя и воины его в жестокости ему не уступают. Только на что ж они надеются? Что боги их звероподобные, тьфу-тьфу-тьфу, — он мелко перекрестился, — сойдут с небес и защитят?»
— Что ж? Мы предполагали, что так может случиться, — вздохнула Лакшми. — Что будем делать? — Голос ее стал глухим и тусклым.
Афанасию захотелось обнять ее и прижать к себе, но он постеснялся при народе.
Городские управители загалдели вновь. Городской глава предлагал бросить все и бежать в джунгли. Огнепоклонник, топорща усы, хватался за рукоять сабли, призывая укреплять стены и лить пушки. Жрецы больше беспокоились о своих идолах: мол, если хорасанцы их разрушат, боги прогневаются и настанут страшные времена.
«Как дети малые», — чуть не сказал вслух Афанасий. Ведь настали уже те времена. Война идет! А что может быть войны страшнее?
Лакшми тоже не стала слушать причитаний жрецов. Взмахнула рукой. И означал этот ее жест одновременно и призыв помолчать, и то, что она очень устала и хочет отдохнуть, и что телохранителям не надо за ней идти, и что хоть она и устала, но все равно будет думать о судьбе Парвата, но ей для этого надо немного покоя и уединения, и еще многое, чего не выразить словами. Афанасий помимо воли восхитился грацией профессиональной танцовщицы. Чтоб не отстать и не заплутать в коридорах храма, он поспешил следом, растолкав плечами примолкших жрецов.
Догнал Лакшми он уже в коридоре. Поравнялся, зашагал плечо в плечо. Она словно бы и не заметила его. Афанасий кашлянул негромко. Она даже не повернула головы. Дошла до дверей своей опочивальни и зашла внутрь. Купец кинулся следом.
Лакшми с порога бросилась на широкую кровать. Зарылась головой в подушки. Долго лежала, не издавая ни звука. Лишь вздрагивали ее плечи да растекалось по белой подушке влажное, черноватое от ресничной краски пятно.
Не зная, что делать, как утешить, Афанасий присел на некое подобие лавки. Встал, прошелся по горнице. Снова присел, теперь уже на край кровати. Погладил беззвучно рыдающую женщину по плечу. Она даже не оглянулась. Ему стало неловко. Он терпеть не мог женских слез и не представлял, как их унять. К тому же практичный купеческий ум никак не мог ухватить сути ее горя.
Да, движется армия на город, но ведь не первая и не последняя. Городской глава дело говорил: всем в лес и там отсидеться. А если не уйдут хорасанцы, так новый город построить, в джунглях. Индия большая, а что место святое, так иные изваяния с собой взять, некоторые на месте вытесать. Поймут боги, что не по своей воле их идолов на растерзание отдали. Да сколько уж рыдать-то можно?
— Ну что, собираться давай? — спросил Афанасий, коснувшись ее плеча. — Уйти лучше до темноты, но так, чтоб жрецы твои не заметили. Наверное, лучше в паланкине отправиться, вроде как посмотреть окрестности, по которым армия Фарат-хана пойдет, да украдкой и исчезнуть.
Плечи женщины перестали вздрагивать. Несколько мгновений она лежала неподвижно, потом повернула к Афанасию заплаканное лицо. Опять помимо воли он удивился тому, что припухшие, покрасневшие глаза и слезливое выражение могут так красить лицо.
— Уйти? — переспросила она.
— Ну да, — пожал печами Афанасий. Сколько уж раз было говорено, сколько планов настроено, что еще рядить? — Я пока вещицы золотые соберу, вон тут их сколько, а ты одежи какой найди. До Джуннара путь не близок, спать придется на земле голой да на деревьях. Да еще, может, и армию многотысячную обходить по буреломам вашим. Я-то хорасанцам без надобности, но, если они прознают, кто ты есть, тотчас пленят и будут этим вашим, — он мотнул головой в сторону крыльца, которое уже давно покинули все городские начальники, — условия диктовать под угрозой тебя живота лишить.
— Хорасанцы? До Джуннара? — переспросила она, словно не понимала, о чем речь.
— Да, до него. До Джуннара, — терпеливо, как ребенку, объяснил Афанасий. — Пока мы туда дойдем, Мехмет его уж и возьмет, наверное. Он такой. И до моря нам добраться поможет. Там на корабль и домой.
