прихватить с собой, чтобы проводила нас до причала. Если не захочет нежно махать нам вслед платочком, ее дело. Но пусть непременно проводит. Иначе она быстро освободит руки, едва мы выйдем из дворца, а там уж что-нибудь придумает.
Тебе метательное оружие не страшно, а вот мне не хочется получить стрелу в спину на пороге вновь обретенной свободы…
Он нагнулся и, кряхтя, взвалил на плечо бочонок. Сварог мог бы заклинанием сделать его ношу невесомой, но не стал рисковать – боялся, что в этом случае бесшабашный студент непременно захочет прихватить еще парочку бочек, и получится лишняя трата времени.
Сам он быстренько заскочил в оружейную комнату и выбрал два меча получше. Взял Грайне за локоть:
– Пошли?
Она с вызовом уперлась каблуками в пол, напряглась, всем видом показывая, что с места не сдвинется.
– Унизительно будет для царицы, если ее поволокут, как мешок, два существа низшего порядка… – сказал Сварог.
Подействовало. Грайне пошла впереди, гордо воздев голову, выпятив грудь. Под пыхтенье плетущегося следом Леверлина они спускались по улицам, огибая спящих людей и животных. Возможно, Сварогу и показалось, но раза два он явственно услышал гулкое хихиканье джинна. Он смотрел на чудную фигурку Грайне и никак не мог поверить, что видит девушку в последний раз.
Все так и следовало сделать, понятно, но расставаться с ней было нелегко.
Она слишком уж ярко и внезапно вошла в его жизнь, очень уж неожиданно пришлось прощаться. Конечно, любые расставания – это одновременно и новые надежды, но…
Он остановился и постучал рукояткой меча по макушке марга. Получился именно такой звук, какой и бывает, если постучать железом по камню.
– Ты мне еще попадешься, – сказала Грайне, не оборачиваясь. – Жизнь положу, но поймаю. Что я тогда с тобой сделаю, ты бы знал…
– Мечты, мечты, где ваша сладость… – сказал Сварог. – Знаешь, меня устраивало и то, что ты со мной до этого делала, к чему разнообразить?
– Я тебя буду искать днем и ночью…
– Хочешь хороший совет? Не нужно больше плавать за Ворота. Есть оружие, против которого не поможет вся ваша храбрость. Даже если ты не боишься смерти, подумай – можешь остаток жизни провести пленницей, живой диковинкой при каком-нибудь королевском дворе…
Они ступили на мощенный камнем причал, и Сварог, к превеликому удивлению, увидел на небольшом одномачтовом кораблике какое-то шевеление.
Три человека, суетясь и сталкиваясь, ставили парус – двое работали во всю силу, а третий неловко тыкался обок, помогая им одной рукой, потому что вторая была перевязана до локтя. Сварог, усмехнувшись, набрал побольше воздуха и гаркнул:
– Хозяина бросаете, прохвосты?
– Ваша милость! – радостно завопил капитан. – А мы вот видим, все дрыхнуть завалились, ну и рискнули, благо терять нечего! Вас искать не стали, уж извините.
Леверлин перевалил через борт бочонок, прыгнул на палубу следом за ним. Сварог осторожно уложил Караха у низкого борта, повернулся к девушке:
– Будем прощаться?
Грайне смотрела на него с бессильной ненавистью и явно не собиралась ронять слезы. Вздохнув, Сварог сказал:
– Мне с тобой было чертовски хорошо, но нельзя же держать живого человека вроде игрушки, пойми ты, чудачка…
Он обнял ее, наклонился и крепко поцеловал в губы, чувствуя себя ужасно виноватым – из-за пощечины, нанесенной по самолюбию юной царицы. Но все равно не получилось и тени трогательного прощания – вопреки иным авторам чувствительных романов. Грайне ничуть не разнежилась и не прильнула к Сварогу с прерывистым вздохом. Она просто-напросто попыталась двинуть ему коленом в то место, к которому раньше относилась не в пример нежнее. Хорошо еще, он вовремя сообразил, когда она резко отодвинулась, успел увернуться, но все равно по бедру прилетело крепко.
– А еще царица… – покачал он головой.
– Ты ко мне еще придешь, – сказала она, охваченная страстной надеждой, что когда-нибудь так и случится. – Приползешь, когда окажется, что та жизнь не дала тебе счастья…
В уголке глаза Сварог заметил у нее крохотную слезинку, но не сомневался, что это – признак бессильной ненависти, не имеющий к лирике никакого отношения. Совершенно не зная, что еще сказать и нужно ли что-то говорить, он помялся и спросил:
– Сколько тебе лет, воительница?
– Девятнадцать. Развяжи руки. Не могу же я остаться вот так… и убирайся, видеть не хочу!
– На свете всегда найдется кто-то, кто сильнее нас… – шепнул ей Сварог на ухо. Разрезал кинжалом шнур, из предосторожности повернув девушку к себе спиной, прыгнул на палубу и громко сказал:
– Урак-Омтар, двигай посудину. Место укажем.
– С какой скоростью? – не преминул уточнить педантичный дух огня.
– С обычной. Словно мы идем под хорошим попутным ветром.
С треском оборвался причальный канат, но кораблик не тронулся с места.
– Хочешь, я сделаю так, что она станет думать по-другому и уплывет с тобой? – пророкотал джинн.
– Дурак ты, а еще дух огня, – сказал Сварог. – Трогай.
Корабль отвалил от причала и, невзирая на мертвый штиль, поплыл к выходу из бухты, задрав нос и пеня воду, словно торпедный катер. Сварог смотрел за корму. Грайне неподвижно стояла у самой кромки причала, смотрела вслед, ее фигурка становилась все меньше и меньше, потом девушку заслонила башня. Сварог ее больше не видел и подозревал, что не увидит уже никогда. Это оказалось больно, так думать. Он обернулся, хотел распорядиться, но Леверлин уже возлежал у бочки с невесть откуда раздобытым ковшиком, и тут же стояла пустая оловянная чарка. Сварог опустился на колени, повернул медный краник, и полилось благоухающее черное вино.
– Ну, за пьянящее дыхание свободы? – спросил Леверлин.
Прозвучало это как-то уныло. Сварог молча выпил, резко дернув рукой, пролил немного на грудь и смахнул капли ладонью.
– Странно, – сказал Леверлин. – Меня вроде бы ничем не удивить, исколесил мир и не был обделен вниманием нежного пола, но вспомнил вдруг свою рыжеволосую пантеру и подумал – может, другой такой у меня никогда не будет?
– Это тебе просто хочется посмаковать счастливое избавление, – сказал Сварог хмуро.
Корабль резво бежал по широкой реке – с зарифленным парусом, против течения. Капитан и матросы так и не отошли от этаких чудес – сидели кучкой у мачты, с почтительным ужасом таращились на Сварога, надолго забыв о своих полных чарках. Леверлин лежал, грустно глядя в небо, тренькал на виолоне на три такта и с нарочитым пафосом напевал:
А он скакал домой с войны,
Вез подарки для жены –
Самоцветы из чужой стороны…
Он безжалостно загнал
Пять коней,
Он не ел, он не пил, он
