для пущей уверенности Гас подождал, пока они пройдут. Лишь когда видимая часть улицы опустела, он, стараясь двигаться как можно тише, перебежал к зданию напротив; заглубленная в стену и поэтому со стороны почти незаметная дверь отворилась, стоило ему подойти, и сразу закрылась за его спиной.
— Сошло нормально? Вас не видели?
— Отлично, просто отлично. Саппер меня прикрывал.
Человек Пинкертона кивнул и провел Гаса в другую комнату, залитую ярким светом электрических ламп; ставни были закрыты, шторы опущены. На столе был радиоаппарат, перед ним сидел человек; когда Гас вошел, человек обернулся и встал.
— Честное слово, я чувствую себя духом умершего, — сказал О'Тул.
— Вы все сделали прекрасно.
— В душе я актер, сэр, но вы и сами не терялись. Временами мне и впрямь казалось, что я снова на старине «Науте» и вывожу его на шесть футов под килем, а он в натуре собирается меня придушить. Он был хорошим кораблем, жаль, что так кончил.
— Честная смерть. Куда лучше, чем идти на слом, — а он одной ногой был уже там. Сальники начали течь, корпус дал трещины. Сейчас его гибель пошла на пользу доброму делу.
— Да, конечно, вы правы. Но меня беспокоит угроза радиации — о ней все время предупреждают эксплуатационные руководства.
— На этот раз беспокоиться не стоит. Метеорологи нас заверили, что господствующие ветры унесут облако мимо судоходных линий, а расщепляющиеся материалы в морской воде быстро рассеются и не причинят вреда.
— Такая предусмотрительность ободряет. Что ж, переходим к следующему номеру нашей программы. Вы займетесь им сегодня вечером; ожидается крупное приключение, к тому же оно придаст хоть какой-то смысл кончине старины «Наута». Могу я пойти с вами?
— Нет! — сказал Трейси тоном приказа, а пальцы его едва не коснулись рукоятки револьвера, заткнутого за ремень брюк на животе и до этого момента прикрытого курткой.
Еще один человек, тихо сидевший на стуле в углу, быстро вскочил, и тогда стало видно, что все это время он просидел с пистолетом в руке. Трейси жестом велел ему сесть снова.
— Спокойно, Пикеринг, он не пойдет. Капитан Вашингтон, когда я разрешил вам информировать о происходящем еще одно лицо, мы твердо договорились, что оно останется в этой комнате, пока все не встанет на свои места.
— И оно остается, Трейси, я дал вам слово. — Гас повернулся к водителю субмарины, который смотрел на них в полном недоумении. — Будет, как он сказал, О'Тул. Вы влезли в это дело вслепую, поверив мне на слово, что повредить вашу подлодку, увести ее в море, где она взорвется, и вдобавок по радио притвориться, что вы на борту, — это очень важно и очень секретно. Возможно, у вас есть какие-то догадки относительно того, что происходит, но, если даже и так, я прошу вас держать их при себе. Оставайтесь в этой комнате с Пикерингом, хотя бы ради вашей же безопасности. Мы схватились сейчас с отчаянными людьми и должны стать такими же отчаянными, как они; я твердо убежден, что эти двое скорее застрелят вас, чем позволят сегодня вечером выйти отсюда.
Оба агента кивнули, молчаливо подтверждая слова Вашингтона. О'Тул пожал плечами, подчиняясь.
— Пусть будет так, сэр. Я сегодня уже совершил один раз самоубийство, и у меня нет желания его повторять.
— Садитесь сюда, к свету, — сказал Трейси Гасу, когда вопрос был исчерпан и рукоятка револьвера убралась снова. — Никто не должен вас узнать, иначе игре конец.
Под его ловкими пальцами Вашингтон превращался в другого человека так быстро и неузнаваемо, что наблюдавший за этой метаморфозой О'Тул шепотом помянул имена одного-двух святых. Первым делом в кожу рук и лица была как следует втерта коричневая краска, потом за щеки вложены маленькие подушечки, несколько быстрых прикосновений черного карандаша обозначили морщины, потайные колечки вставлены в ноздри, которые сразу расширились и округлились, а увенчалось дело густыми черными усами на быстросохнущем клее и весьма гармонично их дополнившим париком. Когда Гас глянул в зеркало, у него даже дыхание перехватило — на него смотрел незнакомец, очевидно, принадлежавший к латинской расе, скорее всего один из островитян, который ничем не напоминал человека, недавно севшего на этот стул. Пока он восхищался этим произведением искусства, Трейси занимался собственным лицом, обрабатывая его так же, как и лицо Гаса; завершил он это таинство, достав два костюма в узкую полоску, с широкими лацканами и накладными плечами, имевших явно континентальный покрой, и черные остроносые туфли. Когда оба переоделись, О'Тул невольно присвистнул сквозь зубы.
— Ну, честное слово, я мог бы на улице пройти мимо и ни за что не узнал бы, не вру!
— Нам пора, — сказал Трейси, взглянув на часы; восхищение рулевого он воспринял бесстрастно, как нормальное признание добросовестно выполненного дела. — К месту встречи придется идти кружным путем.
Пока они гримировались, совсем свечерело, так что боковые улочки и переулки, по которым предпочитал идти Трейси, были темнее дегтя. Но он, похоже, отлично знал географию этих трущоб, потому что безошибочно пришел к цели. Когда они остановились перед утопающей во тьме дверью, ничем не отличавшейся от сотен других, мимо которых они прошли, он наклонился к Гасу и прошептал:
— Это кровожадные люди и наверняка вооруженные. Есть второй револьвер, хотите?
— Нет, благодарю. Я человек мира, а не войны. Все это мне отвратительно.
— Необходимый инструмент, не более. Впрочем, я слышал, ваш правый боковой пользовался большим уважением в колледже и вас неоднократно зазывали на профессиональный ринг. Когда доходит до ближнего боя, против кулаков трудно что-нибудь возразить.
— Согласен и с удовольствием предвкушаю такую возможность. Теперь ведите.
Дверь оказалась черным ходом одного из омерзительных питейных притонов, расположенных в районе порта; там был нависавший над главным залом балкон, где представители местной знати или те, кто старался под них подделываться, могли пить в относительном уединении, глядя на зловонное бурление жизни внизу. Заняли столик у перил.
Трейси отмахнулся от двух черноглазых размалеванных женщин, которые начали было бочком подбираться к ним. Официант принес бутылку лучшего вина, которое могло предложить это заведение, — водянистого, кислого шампанского по удивительно высокой цене; они подняли бокалы к губам, не делая ни глотка. Говоря так тихо, чтобы лишь Гас мог его слышать, Трейси поверх бокала произнес:
— Он здесь. Столик у двери, человек, который пьет один. Сразу не оборачивайтесь — мы здесь не единственные наблюдатели.
Небрежно подпалив тощую, черную, опасную даже на вид сигару с обрезанным концом, которую передал ему Трейси, Вашингтон бросил спичку на грязный пол и рассеянно оглядел толпу внизу. Там пили, кричали, играли, ругались отвратительное кипение жизни, где
