К тому времени под навесом уже лежало 16 окоченевших трупов. Взглянув на них, рабби Левертов понял, что их тела, скованные холодом, будет трудно похоронить в соответствии с ортодоксальными требованиями, которые не допускают каких-либо повреждений тела и тем более вывихнутых костей. Более того, Левертов понимал, что эту проблему предстоит обсудить с комендантом. В числе предписаний из секции "О" Липольд имел указание избавляться от трупов путем предания их огню. В котельной были для этого все условия, жар производственных печей позволял едва ли не испарять плоть мертвых тел. Тем не менее Шиндлер уже дважды отказывал ему в разрешении на подобное использование печей.
В первый раз это произошло, когда в лазарете в Бринлитце умерла Янка Фейгембаум. Липольд сразу же приказал сжечь ее тело. Узнав от Штерна, что подобное решение привело в ужас и Фейгенбаумов и Левертова, Оскар решительно отверг эту мысль, чему способствовали и остатки католицизма в его душе. Католическая церковь неизменно решительно отвергала идею кремации. Отказав Липольду в праве использования заводских печей, Оскар приказал плотникам сколотить гроб, и самолично заложив лошадь в повозку, позволил Левертову и семье в сопровождении охраны проводить гроб с телом девушки до леса, где она и была похоронена. Фейгенбаум с сыном шли за повозкой, считая шаги от ворот, чтобы по окончании войны найти тело Янки.
Свидетели говорят, что Липольд пришел в ярость, узнав, как Оскар потворствует заключенным. Кое-кто из обитателей Бринлитца даже говорил, что Оскар продемонстрировал по отношению к Фейгенбаумам и Левертову такую деликатность, которой редко удостаивалась даже Эмили.
Второй раз Липольду понадобилась печь, когда скончалась старая госпожа Хофштеттер. Оскар, как рассказывал Штерн, приказал подготовить еще один гроб и металлическую пластинку, на которой, будут отмечены даты ее рождения и смерти. Левертову и «миньяну», то есть группе из десяти человек, которым предстояло прочитать «каддиш» над усопшей, было позволено покинуть лагерь чтобы присутствовать при погребении.
Штерн говорит, что кончина мадам Хофштеттер послужила для Оскара предлогом для создания еврейского кладбища в католическом приходе Дойч-Белау в соседней деревне. По его словам Оскар после кончины Хофштеттер как-то в воскресенье явился в приходскую церковь и сделал священнику предложение. Приходский совет тоже удалось быстро уговорить и он согласился продать ему небольшой участок земли как раз рядом с католическим кладбищем. Не дошло никаких сведений, что кто-то из членов совета сопротивлялся предложению, ибо прошло время, когда канонические законы жестко указывали, у кого есть право быть похороненным в освященной земле, а у кого нет на то права.
Другие заключенные столь же уверенно утверждают, что участок земли под еврейское кладбище был куплен Оскаром, скорее всего, когда пришли вагоны с ужасающим сплетением мертвых тел. Позднее Оскар сам признавал, что его побудил купить землю вид мертвых тел из Голечува. По другим рассказам, когда приходский священник указал, что земля за церковной оградой предназначена для погребения самоубийц и осведомился относительно судьбы обитателей Голечува, Оскар ответил, что они не были самоубийцами. Они были жертвами массовых убийств.
Прибытие мертвецов из Голечува и смерть госпожи Хофштеттер в любом случае должны были произойти в одно и то же время, и оба события были отмечены полным ритуальным обрядом на уникальном еврейском кладбище в Дойч-Белау.
Все заключенные Бринлитца говорили, что погребение произвело огромное моральное воздействие в лагере. Изуродованные трупы, выгруженные из вагонов, меньше всего напоминали человеческие тела. Их вид вызывал ужас перед мыслью о непрочности человеческого существования. Было невыносимо трудно даже обмыть их и обрядить. Единственный путь к восстановлению человечности заключался лишь в достойном погребении. И ритуал, истово соблюденный Левертовым, грустный речитатив «каддиша» имел для заключенных Бринлитца значение куда большее, чем та же церемония, случавшаяся когда-либо в относительно спокойном довоенном Кракове.
Чтобы еврейское кладбище содержалось в чистоте на случай будущих похорон, Оскар нанял для ухода за ним унтершарфюрера СС средних лет и заплатил ему.
* * *Эмили Шиндлер была занята своими делами. Получив набор фальшивых документов, вышедших из-под рук Бейского, на машине с грузом водки и сигарет она послала двух заключенных в большой шахтерский город Остраву у границы генерал-губернаторства. Используя многочисленные связи Оскара, она договорилась с одним из военных госпиталей, откуда была получена мазь против обморожения, сульфамидные препараты и витамины, о необходимости которых говорил Биберштейн. Такие поездки Эмили стала совершать регулярно. Она обрела вкус к путешествиям, как и ее муж.
После первых смертей других не последовало. Люди из Голечува дошли до состояния «мусульман» и не подлежало сомнению, что «мусульман» вернуть к жизни невозможно. Но упрямство Эмили не позволяло ей смириться с этим. Она выхаживала их, без остановки готовя им ведра манной каши.
- Среди спасенных из Голечува, - сказал доктор Биберштейн, - не осталось бы в живых ни одного человека, если бы не ее уход. - Люди начинали поправляться, пытались что-то делать, принося пользу в цехе. Как-то кладовщик-еврей попросил одного из них принести в мастерскую ящик с инструментами.
- Ящик весит тридцать пять килограммов, - сказал напарник, - а я тридцать два. Как, черт побери, мне справиться с ним?
Вот в этот цех, заполненный неработающими станками, среди которых бродили привидения, той зимой и явился герр Амон Гет, который после освобождения из заключения решил засвидетельствовать свое почтение Шиндлеру. Суд СС освободил его из тюрьмы в Бреслау из-за диабета. Он был одет в старый, некогда форменный френч со споротыми знаками различия. О сути этого визита ходили разные слухи, которые существуют и до сегодняшнего дня. Кто-то утверждал, что Амон явился за подачкой, другие считали, что Оскар был ему кое-что должен - то ли наличность, то ли товары, оставшиеся от одной из последних сделок Амона в Кракове, в которой Оскар исполнял роль его агента. Те, кто был вхож в кабинет Оскара в Бринлитце, утверждали, что Амон даже просил для себя какую-то руководящую должность в Бринлитце. Никто не взялся бы утверждать, что он не обладал достаточным опытом. В сущности, все три версии о причинах появления Амона в Бринлитце, может быть, и имели под собой какие-то основания, хотя трудно предположить, что Оскар хоть в какой-то мере мог быть доверенным лицом этого человека.
Едва только Амон миновал ворота лагеря, его сразу же узнали и постарались скрыться с его глаз. Стало видно, что тюрьма и лишения заметно изменили его. Лицо его осунулось. Черты его теперь напоминали того Амона, каким он явился в Краков под новый 1943-й год, чтобы ликвидировать гетто, но теперь на них лежала серовато-желтая тень пребывания в камере. И тот, кто осмеливался присмотреться к нему, видел, что во всем его облике появилась какая-то покорность. Тем не менее, некоторые заключенные, провожающие его взглядами из-за станков, видели в его облике кошмарную тень, вставшую из мрачных глубин памяти, пахнувшее из окон и дверей предвестие опасности, когда через заводской двор бывший комендант лагеря направлялся в кабинет герра Шиндлера. Хелену Хирш сотрясала крупная дрожь, и она не желала ничего иного, как только чтобы он исчез. Но другие перешептывались ему вслед и, склоняясь к станкам, плевали на пол. Кое-кто из пожилых женщин с вызовом поднимали перед ним свое вязание. И в их поведении было яростное желание доказать ему, что, несмотря на внушаемый им ужас, Адам по-прежнему пашет, а Ева прядет.
Если Амон хотел получить какую-то работу в Бринлитце - а тут в самом деле было несколько должностей, на которые отставной гауптштурмфюрер мог бы претендовать - Оскар то ли отговорил его от этого намерения, то ли откупился. В определенном смысле их встреча напоминала прежнее общение. Когда в виде любезности герр директор провел Амона по заводу, показал все производственные помещения, реакция на появление гостя была откровенно недвусмысленной. Было слышно, как вернувшись в кабинет Амон разразился требованиями, чтобы Оскар наказал заключенных за проявленное к нему неуважение, а Шиндлер бурчал, что, мол, что-нибудь сделает с этими злокозненными евреями, выражая свое неизменное уважение герру Гету.
Хотя СС выпустило его из тюрьмы, расследование деятельности Гета продолжалось. За последнюю пару недель судья из суда СС несколько раз приезжал в Бринлитц допрашивать Метека Пемпера о методах руководства Амона. До начала допроса комендант Липольд проворчал, что ему лучше быть осторожнее, потому что судья испытывает желание отправить его в Дахау, получив у него всю информацию. И у Пемпера хватило ума убедить судью, что в Плачуве он занимался самыми незначительными делами.
