— Кабы я знала. Опять об этом? Может, сообразим, как к речке выти и переправиться. Мешкать нельзя — ярлы вечером вчера вышли.
— Ну, их много. Пока толпой до реки докатят, пока поднимутся вверх по течению, — огляделся, примериваясь. — К ночи, не раньше, у излучины будут.
— Там река поворот к Вышате делает, — заметил Миролюб.
— Если бегом, сколько до излучины? — уставилась на гридня Халена.
Тот головой покачал:
— Не успеем. Хоть к князю бегом, хоть к излучине — все едино след ярлов простынет уже, когда явимся.
Кирилл затылок огладил и постановил:
— Короче, бежим до реки, берем лодью с весельниками на абордаж и пилим быстрым темпом к излучине, а там уже все и решим.
А больше выхода и не было.
Троица развернулась и трусцой ринулась вперед.
К вечеру на песок к берегу упали — выдохлись. Кирилл на часы глянул — пять вечера.
— Еще бы лодку быстро найти, — заметил, разметавшись по песку.
— Пять минут! — выставила пятерню Анжина, прося передышки. Первым Миролюб поднялся:
— Лежите покаместь, огляжуся.
— Ну, огляди-ся, — проводил его взглядом мужчина и женщину к себе подтянул, осмотрел разлившуюся от уха до губ синеву по щеке. Хрюкнул:
— Отдохнула, да?
— Я не отдыхать сюда прилетела, — отвернулась. — На себя посмотри — бланш под глазом отцветает, на руках, словно в кандалах были.
— Были, — сел и опять хохотнул, умиляясь — до чего ж жизнь последнее время «спокойная»!
— Ты чего? — глянула смущенно, думая — над ней смеется.
— Поражаюсь темпу жизни. А главное ее однообразности. Блин, просто! Где не появись, везде полный звездец! И мы в эпицентре.
Анжина посмотрела на него и вдруг улыбнулась. Переглянулись — засмеялась оба.
Миролюб вернулся и навис, с недоумением поглядывая на двух смеющихся Богов:
— Не ополоумели часом?
— Ты полегче, паря, все-таки Боги мы, — поддел Кирилл.
— Боги вы тама, — ткнул пальцем в сторону неба с серьезным видом, — а тута все равны.
Мужчина посерьезнел: мудро. Поднялся, уставился на гридня и руку подал, ладонью вверх, как у них в десантуре было положено:
— Друзьями будем.
— Побратимами, — поправил гридень, чуть побледнев от чести такой. Скопировал жест и сжал руку Ливню. — Теперь мы едины и все на всех.
Анжина руки им ладошкой накрыла:
— Еще бы на тот берег и к излучине, а, ребят? А потом братайтесь до упаду!
— Надо к косе выше. Здесь никого, а там вроде лодка, но далеко шибко, — заметил Миролюб.
Двинулись поверху по склону у берега — по песку шагать было неудобно, вязли ноги.
Песок выемкой в лес уходил, широкой полосой вгрызаясь в чащу. Прошли его и услышали за спинами:
— Халена!!!
Всех троих развернуло, лица на миг от ярости перекосило:
— Сам, поганка, явился, — сжал кулаки Шерби.
— Не тронь, — глухо бросила Анжина, глядя на мчащегося к ним всадника. Копыта коня высекали брызги, баламутя воду у берега. Волосы Богутара развевались, лицо искажено.
А за мужчиной пятеро всадников, за теми еще с десяток неслись.
Миролюб к ножнам потянулся — руку ему накрыла:
— Мое это дело, — глянула, и шагнула на песок.
— Анжина! — ступил за ней Кирилл останавливая, но Миролюб ему не глядя рукой дорогу преградил:
— Право ее, — бросил.
— Убьет!
— Узрим.
— Он ее!
— Нет, — улыбнулся одними глазами. — Эва, Ливень — посестры не ведаешь? Да она и не таких, как Богутар охаживала. Верь ей, а и кумекай каково у ее на душе? Пущай сама разберет — верно то, по чести.
— Халена!! — на ходу спрыгивая с коня, кинулся к ней Богутар. — Лапушка моя!!
И замер — женщина меч выставила.
Посмотрел ей в глаза — понял — на бой вызвала.
— А драться не станешь, убью как труса.
— Мужа? — вытащил медленно меч из ножен, взгляд с нее не сводя: запоминал ее такой — прекрасной в спокойной решимости, за которой только один вариант — с этой косы живым уйдет один. — Опомнись, — побледнел.
— Муж говоришь? Ты? Неет, ты не муж, потому что не мужчина. Ты даже не человек — животное, живущее на инстинктах. Хочу и мое — все что знаешь. Все, чем руководствуешься. А мужчина, муж, это прежде человек, это долг, честь, мужество. Ты не себя и не меня опоганил, ты племя мужей великих бесчестил.
— Люба ты мне!
— А ты мне противен.
— А если ребенок мой в тебе?
— Разберусь.
Он был поражен. Он не видел ее такой: спокойной и собранной, презирающей и назидающей, обливающей брезгливостью, как червя. И отталкивающей его и как мужа, и как отца ребенка, как мужчину! И ни капли тепла в глазах — холод ледяной, смертный!
— Обиду чинишь, — прищурил глаза, лицо грозным стало.
— Нет. Червя нельзя обидеть, червя можно раздавить.
И поцеловала меч, прося прощения за скверну — напасть придется первой, иначе Богутар так и будет танцевать вокруг нее.
Взмах и мужчине ничего не осталось, как отразить удар. Еще взмах, еще удар — отошли, глядя в глаза друг другу:
— Убьешь?
— Нет, — заверила, усмехнувшись. Не понравилось это кнежу, понял — не будет примирения, не вернется, что было никогда и Халена больше не будет его, а с песка один уйдет. И понял, что оно и лучше:
— Никому не достанешься, — пообещал. И пошел на нее уже без сожаления. Клинки с лязгом встретились, сошлись у рукоятей. — Моей была, моей останешься, а на небе свидимся.
— Вряд ли, — оттолкнула. Мечи разошлись и с лязгом опять сошлись, искры секлись, так рубились.
Кирилл спокойно стоять не мог — видел — Богутар сильнее, понимал — положит тот Халену, одна у него цель. Но Миролюб плечо ему сжал: держись, муж ведь, не девка.
— По чести все.
— Положит!
— Нет. Обиду посестре не чини, век не простит. Кровью она позор свой смывает. Не дашь — жизнь ей искалечишь. Вот воины кнежа стоят не лезут, и ты не лезь. Всем ведомо — свои у них дела!
Шерби руки в карманы сунул, чтобы сдержаться: как не крути, прав гридень.
Над ухом свистнуло, ожгло чуть плечо — Халена отскочила, руку сжала и на ладонь глянула — кровь.
— Ты — баба, как не бегай, ты женка! — бросил Богутар.
— А чести и мужеству почхать на пол. Они либо есть, либо их нет. А нет и жить не стоит ни женке ни мужу! — процедила, зеленью глаз облив и ринулась на него. Ушел легко, но недалеко.
— Твоя честь! Давно моя, Халена! — засмеялся. — Десять ночей ты спала со мной, десять ночей я познавал тебя и не раз! Твоя честь моя, Халена!
— Это не честь, это тело, всего лишь гребанное тело. Прах оно, не ты, так старость возьмет, а в итоге все равно кострищу погребальному достанется, как и твое. А вот что ты унесешь с собой, уходя? Что оставишь здесь? Память поганую? С чем к предкам придешь, как в глаза им посмотришь?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
