— Возле Мизии.
— Лети туда и забирай Ификла. Хоть за уши тащи! — чтоб завтра был здесь. Или спрячь его где-нибудь недалеко и возвращайся за мной. По-моему, пришла пора освобождать Алкида от клятвы, которую он дал мне пять лет назад!
— Тебе? — не понял Лукавый.
— Ну да! Конечно, мне! Ты что, не помнишь? — я еще тогда погиб под Орхоменом…
Оставшись один, мальчик зябко поежился, подобрал смятый пеплос и стал кутаться в шерстяную колючую ткань, стараясь не стучать зубами от озноба.
Всю уверенную силу, которая только что звенела в нем, заставив Лукавого взмыть в небо и исчезнуть в воронке распахивающегося Дромоса, как дождем смыло.
— Эх, Гермий, Гермий, — мальчик с сожалением потряс пустой кувшин и, так и не добившись от него ни капли, зло пнул кувшин ногой. — Зря ты, дружок, с нами связался! Любить выучился — так, глядишь, и умирать научишься… Странно: у такого отца и такой сын! В деда ты, видать, пошел, Лукавый, в Атланта-Небодержателя… ой, холодно-то как! Нет, домой не пойду — там у Алкмены этот сидит, жених критский… пусть его сидит, а я погуляю. Авось, не простужусь!.. похожу-поброжу…
Мальчик встал и принялся вразвалочку выхаживать туда-сюда, волоча края пеплоса по раскисшей земле.
— А Эврисфей, — бормотал он, едва шевеля синими от холода губами, — ну и пусть Эврисфей… Главное, чтоб его веления и наши желания в одной постели умещались! Впрочем, если ему и взбредет в голову какая блажь — выполним и ее. Надеюсь, что наш микенский ублюдок не станет блажить слишком часто… а то есть на том свете такое поганое место — Острова Блаженства называется…
11
Этот юродивый оборванец явился в священные Дельфы с востока.
Высокий буйноволосый мужчина более чем крепкого сложения, он непрестанно озирался по сторонам, горбясь и вжимая затылок в широкие плечи, словно его преследовали разом все три Эринии, сестры-мстительницы Алекто, Тисифона и Мегера, родившиеся из капель крови оскопленного Урана.
И воспаленные глаза юродивого испуганно моргали.
В процветающих Дельфах всегда нашлась бы работа — а значит, и верная лепешка-другая в день — для такого здоровенного раба, захоти юродивый продаться кому-нибудь из удачливых торговцев или искусных ремесленников. Город богател с каждым днем, и жители Дельф не забывали ежечасно благодарить сребролукого Аполлона-Стреловержца за то, что именно здесь, на перекрестке многих дорог близ гордого Парнаса и неподалеку от Коринфского залива, солнечный бог поразил ужасного Пифона и основал дельфийский оракул.
О том, что оракул был силой отобран не то у Гестии, не то у самой Геры-Мачехи, предпочитали помалкивать.
Лучшее место для торгового города с гаванью в Крисах трудно было придумать — иначе быть бы Фокиде, западной области с центром в Дельфах, вечной падчерицей гораздо более плодородной Беотии.
А так — славься в веках, Феб-Аполлон сребролукий!
Впрочем, в самих Дельфах юродивый задержался в лучшем случае на полдня, почти сразу же смешавшись с толпой очередных паломников и отправившись к оракулу.
Там оборванец быстро прошел мощеной дорогой от центральных ворот ко входу в храм, ни на миг не остановившись у восточной скалистой стены, где в каменную нишу стекала божественная вода Кастальского источника, предназначенная для омовения паломников. Также не привлекли внимания странного гостя многочисленные сокровищницы храма, уступами располагавшиеся на южной стороне; равнодушен он остался и к статуям, стоявшим вдоль дороги, и к иным красотам — плоду мастерства великих зодчих Агамеда и Трофония, любимцев Аполлона.
Юродивый и в храм-то даже не попытался войти, а сел, скрестив ноги, у памятника Фебу-Сверкающему, высившемуся у мраморных храмовых ступеней, где и просидел до самого вечера.
На закате к человеку с глазами загнанной лошади подошла одна из старших жриц — властная женщина средних лет.
— Ты должен покинуть территорию священного округа, — приветливо, но твердо сказала она. — Если хочешь, приходи завтра.
Юродивый молча встал и побрел по дороге.
«Немой», — подумала жрица, проникаясь непонятным сочувствием к этому могучему и еще совсем молодому человеку, столь страшно искалеченному судьбой.
— Погоди! — она догнала юродивого и пошла рядом. — Кто ты? Как тебя зовут? Если не можешь говорить, то покажи знаками!
Юродивый, не останавливаясь, пожал плечами.
Жрица видела за свою жизнь немало паломников: и пришедших вознести мольбы, и желающих очиститься от скверны, и просто любопытствующих; она видела зевак, фанатиков, братоубийц и раскаявшихся разбойников — но никто не возбуждал в ней такого интереса, как сегодняшний гость.
«Он похож на безумного бога, — обожгла жрицу кощунственная мысль. — Или, скорее, на павшего титана. Олимпийская сила с печатью Тартара, выжженной в душе! Боги, как жаль…»
— Если ты хочешь остаться, — удивляясь самой себе, предложила она, — то за стеной, левее, есть заброшенные постройки. Во время Пифийских игр там останавливаются рапсоды и кифареды, приехавшие состязаться. Но это случается раз в год, а в остальные месяцы там никто не живет.
Юродивый кивнул без малейших признаков благодарности и прибавил шагу.
Назавтра он снова сидел у ног мраморного Феба.
Паломники, явившиеся к оракулу за пророчеством, огибали его и шли дальше, воспринимая сидящего как часть храмового павильона. Неподвижность юродивого и впрямь была сродни неподвижности изваяния; служители Аполлона тоже привыкли к нему и, когда на десятый день он остался на территории священного округа на ночь, все отнеслись к этому спокойно, как к чему-то само собой разумеющемуся.
Груженая повозка застревала в колдобине — юродивый подставлял плечо, и колесо мигом освобождалось из плена; оползень грозил засыпать Кассотиду, второй священный источник Дельф — юродивый работал как проклятый, таская такие валуны, что жрецы-мужчины только переглядывались между собой; обветшали некоторые постройки — он клал крышу, вкапывал опорные столбы…
Его кормили.
С ним пытались заговорить; вернее, его пытались разговорить — безуспешно.
Молоденькие жрицы не раз подглядывали за пришельцем, когда тот купался, и опять же не раз совершали попытки увлечь этого грандиозного самца в заросли — Феб-Аполлон, сам немалый бабник, поощрительно относился к такого рода забавам, в отличие от своей сестры Артемиды-девственницы — но женщины, похоже, совершенно не интересовали юродивого.
В отместку жрицы прозвали его Женишком, Любимчиком Геры, покровительницы брака, утверждая, что на Женишке лежит печать супруги Громовержца, берегущей Женишка для себя. Жрицы Аполлона вообще позволяли себе великие вольности по отношению к Златообутой Гере — знали, негодные, что Аполлон-Мусагет терпеть не может мачеху-ревнивицу, так и не простив жене Зевса преследований собственной матери Латоны с двумя богами-младенцами на руках.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
