Стены каморы Майкл, его гости и друзья доверху оклеили «тетками»и «мэнами». С и так низкого скошенного потолка свисали «инсталяции»из обломков «духового оркестра». «Лежбище»застелено было реликтовым знаменем совета дружины, когда-то терроризировавшего интернат. Знамя бархатной грудью героически старалось прикрыть батареи бутылок, оставляемых «на черный день». Банки из-под пива наоборот гордо поблескивали из «красного уголка». Из них была изготовлена рама «иконостаса».
Обработанные народными очумельцами под вид произведения дизайнерского искусства банки отделяли от все тех же «теток»(где в одной коллекции мирно уживались Памела Андерсон из «Плейбоя»и Елена Соловей из «Крестьянки») и всякого «непродвинутого»«пипла», вроде Ван Дама или Слая ограниченную команду самых крутых чуваков: Иисуса Христа, Будду, Витю Цоя, Янку, Башлачева, Джими Хендрикса, Леннона и еще немногих избранных.
В непосредственной близости, но все же за границей, отделяющих личностей, причисленных к лику святых, располагались БГ, дядя Юра Юлианович, Чайф, Чиж и К, Калинов мост, Король, Шут и всякие прочие ныне живые добрые люди. Курт Кобейн, как ни странно, в превелигированную группу «святых»не вписался, и зависал в нирване среди прочего рокенрольного пипла.
После Майкловой смерти Битька отчекрыжила Майклову фотографию с доски «Спасибо вам, учителя»и вклеила ее в иконостас.
Правда, все равно через неделю в каморе все ободрали и заделали обоями в пошлый цветочек. А могли бы — и сожгли. Потому что загнулся Майкл от гепатита С.
…Библиотека закрылась тихо и незаметно. Закрылась бы тихо и незаметно, если бы не Битька.
В один ( пусть будет «какой-то», не называть же его прекрасным?) момент Светлана Юрьевна вышла замуж. Откуда ни возьмись появился невысокий худенький юноша с независимой походкой и иронично поджатыми губами. Он появился в библиотеке только один раз и то затем, чтобы взять Светлану Юрьевну за руку и увести ее с собой навсегда. Без объяснений и даже без заявления на имя директора. Многие интернатовские женщины склонялись к мысли, что он антиобщественный тип и маньяк. Битька же будучи в свои тогдашние двенадцать лет во всех остальных вопросах сложившимся скептиком, всерьез допускала, что это был самый настоящий принц. Поэтому, не смотря на боль утраты, Битька на библиотекаршу не обиделась. Настоящий принц — понимать надо.
Никого на место Светланы Юрьевны не приняли, хотя Битька даже подумывала: не пойти ли к директору с предложением своей кандидатуры на эту роль. Работать она согласна была бесплатно. Однако в этом случае ей как раз хватило трезвомыслия понимать, что директрисины мозги такой новаторской идеи не переварят и не усвоят. Это ж материальные ценности. Подотчетное имущество.
Зато потом подотчетные ценности совершенно спокойно были вытащены во двор и сложены в кучу у котельной. О том, что случилось дальше писали не только местные, но даже и областные газеты. А если бы не газеты, то Битькина жизнь закончилась бы еще года на два на три раньше в психушке.
Битька облилась бензином и, написав на куске оберточной бумаги плакат: «Книги жечь нельзя!», со спичками в руках засела на верхушке книжной горы. (Предварительно позвонив сразу во все периодические издания города).
Книги поразбирали сами газетчики, позагрузили себе по жигулям, тойотам и уазикам, а Битьке, оказавшейся на перекрестке лучей областной славы и местной начальской ненависти, пришлось надолго уйти в глубокое подполье.
Для подполья очень неплохо подходило темное чрево актового зала. Из двери каморы просачивались теплый рыжий свет, запахи табака и травки, музыка.
Интернатских внутри не привечали: те жаждали травы, а Майклу лишние неприятности не нужны были. Битька о растаманивании не думала, она просто сидела в темноте, слушала смех, обрывки разговоров и рок-энд-ролл. Туман сигаретного дыма голубыми струями загадочной реки выплывал в дверь и скользил по проходу, в сумерках мерещились странные образы, а музыка окрашивала эти причудливые видения в фантастические цвета, вдыхала в них жизнь. «А вода продолжает течь под мостом Мирабо…»— шептала Битька, и придвигала близко к глазам растопыренные пальцы, в которых как ей казалось запутывались мелодии будто дорожки в Зазеркалье. Иногда пульсирующий ритм заставлял ее срываться с места и на сцене, в пыли задернутого занавеса беззвучно двигаться, сотрясаясь и изгибаясь в первобытном восторге. Иные тексты заставляли пылать праведным гневом ее щеки, сжиматься кулачки, а губы повторять: «Да. Да. Да.», «Перемен, мы ждем перемен». Музыка распахнула перед ней еще один безграничный мир. Жаль только, не всегда было хорошо слышно.
В конечном итоге Майкл ее заметил. Подошел неслышно в своих стертых старых мокасах, остановился в нескольких шагах:
— Ты что здесь пасешься, привидение? — лица в темноте Битька не видела, но по голосу чувствовала, что Майкл хмурится, — Первакова, седьмой «Б», что ли? Тебе что, отбой не писан?
Дверь каморки приоткрылась, и кто-то поинтересовался, не прячет ли Майкл от общества какую-нибудь незамухрышистую пиплу. «Признайся, ты тут не балуешься хентаем потихонечку, старый педофил?»Майкл зло огрызнулся и безапелляционно выставил Битьку за дверь.
— Что так рок любишь? На гитаре хочешь играть научиться? — по правде говоря, Майкл произнес эти вопросы со скрытой усмешкой, уверенный, что скорее всего, малолетке просто хочется в кампанию взрослых мужиков, или она лично на него запала. Вот бы удивилась Битька, прочитай она эти мысли гитариста, он же старый! Но она задохнулась от тихого восторга и сказала, что да, что очень хочет, но ведь гитары нет…
— Придешь завтра в пятнадцать тридцать, посмотрим на способности, — пробормотал озадаченный Майкл.
И она пришла, прилетела, прискакала, примчалась.
Не то чтобы у Битьки получалось все сразу и здорово, совсем даже нет. Просто она занималась бесконечно. До крови на пальцах. Майкл дал ей свою гитару и, в конце концов, даже махнул рукой на постоянное присутствие девчонки в каморе. Битька, конечно, побаивалась наглеть, но так как довольно быстро превратилась в привычный предмет домашнего обихода и стала невидимкой, то эта проблема сама себя исчерпала. Майкл только об единственном просил и умолял своих друзей «Христом-богом»и «етицкой их (друзей) матерью», чтобы при «ребенке»не «жили половой жизнью». Друзья сердились и шли «жить половой жизнью»на сцену за занавес. В отместку пытались «ребенка»споить или «скурить», но ребенок не поддавался, молчаливо терзая кунгур-табуретку.
Увы и ах, у Майкла была только дешевая кунгурская шестиструнка. Нет, в свое время каких только красавиц семи и аж двенадцати струн не побывало в умелых руках гитариста, но последняя трагически погибла, защищая жизнь хозяина, не по своей, правда, и даже не по Майкловой воле. Дружок пытался ею отмахать бесчувственное тело отоваренного друга от полного физического уничтожения (дело было на чудном рок-фестивале с концептуальным названием «Мертвая тишина»). А без отца, без матери и без потерянного напрочь к тридцати шести годам здоровья удалось нажить только презренную табуретку. Собственно, будь нынешняя гитара Майкла хоть чуть поприличнее, никакой Битьке не видать бы ее как собственный ушей. А жадничать таким … совсем смешно.
…Она бы сделала подкоп. Она бы расшатала прутья решетки… Если бы она не находилась в бетонном мешке без окон, ну, не без дверей, конечно, только толку-то от наличия этой двери. Железная и двойная…
Гитару бы, конечно, тоже сожгли. Хотя гепатит и не чума, и не передается через музыкальные инструменты. Естественно, Битька ее припрятала. Как старательно припрятала в самые глубокие и запыленные чуланчики души воспоминания о протертых джинсах Майкла с маленьким медным колокольчиком на ширинке и надписями маркером на коленках и заду: «Не умирайте от невежества!», «Да здравствует провинциальный панк-рок», «Пью пиво, слушаю Бьорк. Сижу в Тагиле, хочу в Нью-Йорк», «Пейте, дети, молоко — туалет недалеко»и «Автостопом до Вудстока», а так же кучу росписей; о его очечках а ля Леннон, о расшитой бисером биске, о хрипловатом, рвущем душу голосе:
…Ой, то не вечер, то не ве-е-чер…
А мне малым мало спалось…
А мне малым-мало спало-ось…
А да во сне привиделось…
…Ай да во сне привидело-ооось…
Шез так похож на Майкла. Ну да это, наверное, естественно, все мы, братья, сестры, как сказал БГ. Хотя можно и пофантазировать на счет того, что «мы, отдав концы, не умираем насовсем».
… Битька тогда поклялась себе: не колоться, не пить, не курить, не трахаться со всем, что плохо лежит. Потому что все это — подлые ловушки. Подлые ловушки, в которые не только всякое быдло попадает, но и такие хорошие люди, как Майкл. Попадают, а выбраться уже не могут. «Господи! Ну какая теперь уже мне разница, сеньорита Беатриче!»— отмахивался от попыток девочки уговорить не пить больше, скрючивающийся от боли в печени, желто-зеленый гитарист. — «Я уже попал. Теперь буду я пить или не буду — все равно все очень скоро закончится. После того, как я влетел — вся моя жизнь иллюзия. Прощай, мой мотылек! Я умер!». «Такая! Еще хоть немного я буду не одна. У меня еще хоть немного побудет отец, брат, друг? Какая, впрочем, разница — кто. Главное — кто-то у меня побудет подольше!»— думала Битька, кусая в бессилии губы, вслух она ничего такого не говорила, не хотела навязываться, боялась напугать свободолюбивого рокера. В ее фантазиях у нее была Светлана Юрьевна и Майкл. Как будто бы семья. Но жизнь не давала особо ее фантазиям разгуляться. До Шансонтильи.
