— Он хотя бы красивый, твой Жиль? Если нет, то ты будешь дурой, если позволишь какому-то повесе водить себя за нос!
— Красивый, ба! Мой Жиль хорош собой, как кинозвезда, можешь мне поверить! И всегда гладко выбрит и ухожен. А как от него приятно пахнет, ты бы знала!
Мари со стуком опустила поднос на садовый столик. Она рассердилась. Неужели она должна лишать себя приятного времяпрепровождения вместе с Нанетт и дочерьми только ради того, чтобы Матильда могла без помех расписывать достоинства своего любовника? И до какой же степени совершенства они дорастут, если никто ее не остановит? Откровенность дочери вывела Мари из себя. Но та едва ли заметила, как звонко стукнули стаканы, соприкоснувшись с кувшином. Все внимание молодой женщины было обращено на бабушку, а та, казалось, была на седьмом небе от счастья.
— Так он из тех, кто душится? — переспросила старушка. — Не таков был мой Жак! Он бы не брызгался одеколоном. Да и то сказать, брился-то мой муж раз в неделю, по воскресеньям! Но он бы точно не стал шуметь, скажи я ему, что беременна! Я беременела чаще, чем следовало, но только один ребеночек выжил! Я говорю о твоем отце, моем Пьере… Так что, моя курочка, соберись с силами и роди его на свет, своего малыша, уважь память отца!
Старушка замолчала. Плечи ее затряслись — Нанетт плакала. В силу возраста она не могла вспомнить мужа или сына без того, чтобы не пустить слезу.
— Старая я дура, реву как корова! Но ты меня расстроила своим рассказом! Виданное ли дело — мужчина отказывается от своего ребенка! У меня чуть сердце не остановилось!
— Бабушка, перестань, а то я тоже заплачу! Давай не будем больше себя мучить. Я легко вспыхиваю, ты же знаешь. Жиль кричал, я тоже… А я, выйдя из себя, разбила флакон в его салоне. Он просто взбеленился! Но он передумает — я имею в виду ребенка… Мы ведь так друг друга любим! Через пару дней, вот посмотришь, он придет просить прощения…
Нанетт и Матильда продолжали беседовать. Мари слушала вполуха и не участвовала в разговоре, который, к ее великому облегчению, теперь затрагивал более нейтральные темы. Глядя на дочь, она отдалась потоку воспоминаний. Вспомнила даже день, когда родилась Матильда. Это случилось в начале дождливой осени в «Бори». Она была очень красивым младенцем, но плакала даже с материнским соском во рту. Редкая ночь обходилась без крика. Уже тогда капризная и всем недовольная, Матильда требовала от родителей круглосуточной заботы и внимания. Ей было три месяца, когда от сердечного приступа умер Жан Кюзенак.
«Господи, как я тогда горевала! — думала Мари. — Дом был украшен к Рождеству. Мы были так счастливы… И мой бедный папа умер… Он даже не успел узнать Матильду…»
Церковный колокол пробил четыре раза. Буквально через секунду появился Адриан. Он обошел всех пациентов, и теперь у него было немного свободного времени до запланированных на вечер посещений. Он узнал машину Матильды, оставленную на площади. Ее приезд его удивил. Он сразу же направился в сад, где его близкие обычно проводили жаркие часы после полудня.
Не успел он сделать и трех шагов, как в коридоре послышался топот ног: Камилла и Мелина спустились его поцеловать, обе радостные и взбудораженные.
— Папочка!
— Папа Адриан!
Матильда заставила себя улыбнуться, но внезапно ее охватила безмерная печаль. Адриан приласкал девочек, прежде чем подойти к ней поздороваться. Матильда была разочарована. Она ощутила укол ревности, и это случалось с ней не впервые…
***
— Мари, когда ты перестанешь считать Камиллу и Мелину невинными созданиями, которым ничего нельзя говорить и объяснять? Ты становишься смешной!
В очередной раз Адриан критиковал жену за ее попытки оградить девочек от реальной жизни. Впрочем, он прекрасно понимал, из каких побуждений супруга старается сделать так, чтобы дочери жили в идеальном мире.
Супружеская спальня всегда была тем местом, где они делились радостями и заботами, однако случалось здесь звучать и упрекам, и тогда назревала гроза.
— Прошу, не расстраивай меня еще сильнее! — взмолилась Мари. — Все идет не так, как мне хочется, хоть плачь! И сейчас не время для упреков!
— Ты преувеличиваешь, дорогая! Я просто хочу открыть тебе глаза на твои собственные поступки. Со старшими дочерьми было по-другому, я прекрасно это помню. Увы, ты упрямо видишь в Камилле и Мелине наивных девочек! Но подумай сама! Камилле восемнадцать, и она поступила в Эколь Нормаль. За годы учебы в лицее она успела узнать, что такое жизнь! Что до Мелины, то тут дело еще хуже…
Шокированная Мари возмутилась:
— Как это — «еще хуже»? Что это ты придумываешь про Мелину? Скажи лучше, что ты просто ее не любишь! Это ясно как день. И ты глаз с нее не спускаешь!
Адриан сердился все больше. Мари не только не хотела понять — она делала все возможное, чтобы переменить тему разговора, которая ей не нравилась. Он откинул простыню и сказал со вздохом:
— Господи, какая жара! Я начинаю сердиться, когда слышу от тебя такие глупости! Мари, если я присматриваю за Мелиной, то у меня есть на то причины. Сын Бруазини, Луччано, готов ради нее на все! У него даже аппетит пропал! Об этом мне рассказал его отец, славный Анжело. Он — мой пациент, если ты помнишь. А еще есть Морис, сын фермера из Бейна. Каждый день бедняга десять километров катит на велосипеде по жаре, чтобы постоять у наших окон, дожидаясь, когда мадемуазель предстанет пред его восхищенным взором!
— Но ведь все это детские игры в любовь! — заявила Мари, желая саму себя в этом убедить.
Адриан так устал приводить одни и те же аргументы, что не сказал на это ничего. Мари не принимала реальность, которая ее не устраивала, и не хотела хоть что-то менять. Она ухватилась за мнимую невинность младших дочерей, чтобы как можно скорее забыть о предосудительном буйстве чувств Матильды. Согласиться с тем, что они взрослеют, означало допустить перспективу их будущих любовных томлений. Как раз этого она больше всего и боялась.
Тишина установилась в комнате, замкнув супругов каждого в своих размышлениях. Мари вспоминала прожитый день, пытаясь понять, как получилось, что они с Адрианом поссорились.
Перед ужином по телефону позвонил Жиль. Он сказал, что хочет поговорить с женой. Матильда бросилась к аппарату и захлопнула за собой дверь кабинета Адриана, чтобы ей никто не мешал. Через минуту молодая женщина вышла. Щеки ее порозовели, глаза сияли от радости. Грусти как не бывало! Она превратилась в настоящий ураган счастья. Времени ей хватило только на то, чтобы проговорить:
— Мам, звонил Жиль! Он извинился, он по мне скучает! И хочет, чтобы я поскорее вернулась! Слава Богу, все наконец наладилось! Мама, бабушка, я так рада!
Матильда схватила сумочку, шляпу и ключи от машины. Поспешно перецеловав родственников, она убежала — с легким сердцем и не заботясь о том, что обманула ожидания матери и бабушки. Камилла и Мелина, которые как раз накрывали на стол, не поняли из сумбурных восклицаний сестры, почему она так стремительно уехала. Расспросы натолкнулись на однозначный и категоричный отказ Мари что-либо объяснять. Адриан не захотел усугублять ситуацию, но настроение у всех было испорчено, и ужин прошел в мрачной атмосфере.
Мари никак не могла справиться с гневом и разочарованием. Вечер был испорчен. В очередной раз поведение дочери ее разозлило. Она так радовалась в предвкушении семейного ужина! Теребя край простыни, она сказала недовольным тоном:
— Матильда могла остаться хотя бы на ужин! Я сделала картофельную запеканку специально для нее, и никогда она не получалась такой вкусной!
Адриан погасил прикроватную лампу и встал, чтобы открыть ставни. В комнате сразу стало прохладней. Из кафе «Сюдри» доносилась музыка. Адриан вернулся в постель.
— Признаю, со стороны Матильды было невежливо вот так сорваться и уехать! — сказал он. — Но это не повод скрывать правду от Камиллы!
— Адриан, сколько раз я должна повторять? Я не собираюсь сообщать девочкам, что их сестра беременна от мужчины, который никак не может развестись. Прости, но тут нечему радоваться! Когда Матильда приехала, она была в отчаянии. Я была с ней ласкова, проявила понимание… Всему есть предел! Этот тип смеет сюда звонить, а она тут же бросается к нему! Если хочешь знать мое мнение, то это стыдно и унизительно! Ты тоже не выглядел слишком радостным, когда я тебе все рассказала!
