— Что же это за высказывание?
— За каноническую точность на сей раз не ручаюсь, но смысл его таков: сердиться на прошлое — дело праздное; живой взгляд состоит в том, чтоб равно воспользоваться силами, хорошо ли они приобретены или дурно, кровью ли достались или мирным путем… Эпоха военного деспотизма пройдет, оставив по себе неразрывно спаянное государственное единство и силы, закаленные в тяжкой и суровой школе.
Ильин надолго задумался, переваривая услышанное. Потом сказал:
— Знаете, что я вдруг вспомнил?.. Впервые изображение всадника-змееборца появилось на русских монетах где-то в конце княжения Ярослава Мудрого.
— Киево-Печерский монастырь откроется явным образом в тысяча пятьдесят первом году, — деланно бесстрастно заметил Воздвиженский. — Тогда же его воспитанник Илларион возглавит русскую церковь. А в каком году скончается Ярослав?
— В пятьдесят четвертом, — развел руками Ильин.
На минуту задумался — не все сходилось в их рассуждениях.
— Вот что, однако, непонятно. Если в начале Ярослав выступает как ставленник византийских сил, то в конце своего княжения…
— Понял ваше недоумение, — с улыбкой заговорил Воздвиженский. — Все дело в том, как понимать фигуру будущего великого князя. Если это слабая личность, то сделается марионеткой, если действительно незаурядный политик может просто использовать в своей игре наличные силы.
— Выходит, по-вашему, он опирается на византийцев лишь в видах собственного возвышения?..
— Не знаю, насколько сознательно это делается. В политике очень часто бывает так: укрепившись, государь старается освободиться от тех, кому обязан своим возвышением. К тому же сама продолжительность правления Ярослава почти сорок лет — говорит о том, что он сумеет лавировать между различными течениями, выбирать наиболее влиятельных союзников.
— Так вы считаете, его прорусский курс во второй половине правления заслуга не самого Ярослава, а…
— А! — весело кивнул Воздвиженский. — Это результат усиления национальных сил — и Ярослав как реальный политик сделает ряд шагов, дабы привлечь на свою сторону влиятельные политические группировки.
— Выходит, любая — даже деспотическая форма правления — эволюционирует в результате изменения расстановки общественных сил? — раздумчиво произнес Ильин. — Пожалуй, вы правы — такой подход позволяет понять смену политического курса иных тиранов…
— Именно знание истории вселяет надежду, что начатая мной работа не напрасна, — убежденно сказал Воздвиженский. — Сейчас нас всего несколько человек. Но не будем забывать, что у истока любой, самой великой идеи горстка людей…
VI
Ильин очнулся от страшного удара, сотрясшего все его существо. Нестерпимый вой терзал его слух. Казалось, каждая клетка в муках корчится под неведомым смертоносным излучением.
Потом последовал еще один удар — тупой, холодный. В широко раскрытый рот, в ноздри хлынула вода. Судорожно колотя руками и ногами, обезумев от ужаса, Виктор бился в какой-то вязкой серой мгле.
Вдруг пелена беззвучно лопнула, в глаза ударило солнце, отраженное водной гладью. «Море!» — полыхнуло в сознании, и Виктор сразу понял, что с ним произошло…
Метеоритный кратер он отыскал без труда — руины башни, описанные Воздвиженским, оказались хорошим ориентиром в ровной как стол степи.
Склоны воронки, так же, как и вся местность вокруг, поросли жухлой травой. Потоптавшись в центре, где должны были находиться остатки небесного тела, Ильин ощутил легкий укол в сердце: что если все его выкладки яйца выеденного не стоят?
Было тринадцатое сентября, вечер. Стреноженные кони паслись на краю кратера, кося глазами вниз, где стоял их хозяин. Сменяя их, он почти без остановки полтысячи верст гнал от Семикаракоры, захиревшего хазарского города у впадения Донца в Дон.
Прошло около четверти часа, а Виктор все не мог решить, что ему делать. Отпустить коней на волю? А если ничего не произойдет? (Он даже в мыслях боялся теперь называть канал времени, и чем ближе к заветной дате, тем суевернее становился — словно помысел мог спугнуть Историю.)
Наконец, обреченно махнув рукой, Ильин поднялся наверх, снял с лошадей поклажу, расседлал их, снял путы. Потрепал по холке гнедка, потерся щекой о щеку буланого.
— Ну ладно, идите, ребята…
И поплелся вниз, устроил себе лежанку из куска войлока. Положив под голову седло и завернувшись в плащ из грубой сермяжины, закрыл глаза. Струна опять гудела — низко, тревожно. И хотя Виктор почти не спал последние три дня, сон долго не брал его.
Первое, что он увидел открыв глаза, была морда гнедка. Деликатно раздувая ноздри, конь обдавал его горячим дыханием. Буланый ревниво следил за ними, стоя на краю воронки.
— Эх ты, дурашка, — сказал Ильин. — Неужто не знаешь, что у древних славян примета была: коли конь воина обнюхивает — убитым быть.
Целый день потом, сидя на своем ложе, Виктор махал на лошадей руками, бросал комочками земли, чтобы заставить их уйти в степь. Он боялся, что животные пострадают, если все-таки произойдет…
Переодевшись в свою старую одежонку, Ильин пожевал вяленого мяса, попил теплой подтухшей воды из бурдюка. Попробовал еще заснуть, но ничего не выходило.
Чем выше поднималось солнце, тем жарче становилось на дне огромной ямы. Виктор с завистью смотрел, как колышутся былинки по краям кратера — там гулял степной ветерок, а у него внизу воздух лежал недвижно как желе.
Тень от седла становилась все короче, а потом начала вытягиваться в противоположную сторону. Ильина охватила тихая паника. Он сидел, уткнув голову в колени, сцепив руки, словно таким образом можно было унять басовую струну…
Когда прошло еще часа два, на него напал какой-то нечеловеческий аппетит. Виктор с яростью рвал зубами одеревеневшую конину, купленную в Семикаракорах, ожесточенно грыз сухари, словно вымещая на них некую обиду.
Потом он с головой закутался в плащ, чтобы не видеть, как вытягивается тень. Тут-то его и сморило…
Ильин плыл, то и дело натыкаясь на арбузные корки. Вода была достаточно теплой, и он совсем не замерз, преодолев километровое расстояние до берега. Но когда выбрался на сушу, его сразу начал колотить озноб.
Виктор снял футболку и джинсы, выжал. Снова надел и побежал по жухлому травяному ковру. В кроссовках чавкало.
Он ни о чем не думал, целиком поглощенный ощущениями: вот запылали ступни, вот все тело облепили горячие паутинки, вот разом задышала кожа и стало легче бежать.
И в этот самый миг, когда пришло ощущение бесплотности, чистой энергии, наполнившей почти невесомую телесную оболочку, он замер как вкопанный. Глаза отыскали в траве нечто… он забыл название… обрывок папиросной пачки… «Беломорканал»…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
