Не знаю, какая неведомая сила заставила меня в тот воскресный день пойти на свидание с Зильбером. Потрясенная встречей в ресторане, я не спала всю ночь, а утром меня охватила страшная апатия, весь белый свет был не мил. Я все-таки отправилась на свидание с Зильбером... Почему? Не могу вам объяснить... Мы встретились у памятника Пушкину, а потом поехали в Архангельское. Гуляли. Обедали... Я не помню, о чем шел разговор за столом. Осталось лишь противное ощущение, что Зильбер пытается залезть в душу, узнать твои мысли, что есть у него какие-то мерзкие планы и он уже отвел тебе какое-то место в них...
И снова умолкла. И снова смотрит на Птицына отсутствующим взором. И вновь всплывают перед ней недавние встречи, беседы... Бородатый, скользкий Зильбер, непонятная Ольга с вечно деланной улыбкой... Марине надо сейчас все вспомнить, обо всем рассказать этому человеку, который так внимательно слушает ее. Обо всем, до мельчайших деталей...
...Архангельское... Ресторан... Зильбер с его разглагольствованием о России, о молодежи, о ее призвании идти во главе масс, бороться за справедливость, демократию и испытующе-выжидательный взгляд на Марину, на молодую парочку аспирантов, подсевших к их столу...
После обеда она попросила у Зильбера обещанную газету. Он изобразил на своем лице смущение: «Не обессудьте, проклятый склероз. Приготовил для вас газету и в последний момент забыл положить ее в карман». Позже она поняла: турист соврал. Газета — это всего лишь предлог, повод для дальнейших встреч. И действительно, он тут же предложил ей через два дня встретиться у Кировских ворот... Она и туда пришла — уж очень ей хотелось получить газету со статьей отца. Но было у нее еще одно важное дело. Марина попыталась вернуть Зильберу кольцо. «Я не хочу получать подарки от чужого человека и очень жалею, что приняла такой подарок тогда, в первый раз...» Зильбер усмехнулся, насильно сунул кольцо в карман ее пальто и стал поучать: «Вам никуда от этого не уйти... Вот вам газета, прочтите его статью, и вы поймете, что ваш отчим не так уж далек от тех, кто стоит на весьма прогрессивных позициях... И, в частности, коммунистов, покинувших свои родные дома, так называемые социалистические государства, чтобы на чужбине бороться за подлинный социализм, демократический социализм... Я не сомневаюсь, фрейлен Марина, и в вашей стране есть люди, молодые люди с горячим сердцем и светлой головой, которым придется по душе статья вашего папы... Да! Это так, есть... Не смотрите на меня удивленными глазами. Я читал статьи этих молодых людей... Я читал их там, у нас, где свобода печати... Я мог бы вам показать очень интересный русский журнал, который издают на Западе — «Грани». Вы нашли бы там прекрасные рассказы и стихи весьма уважаемых и весьма популярных у вас советских авторов, то есть людей, не имеющих возможности печатать свои произведения у себя дома. Это настоящие борцы за настоящую демократию... Я не политик, я ученый, но я есть гражданин. И не могу не преклоняться перед ними». Зильбер предложил ей: «Если фрейлейн пожелает, то будет получать этот русский журнал... Я знаю, что есть в Москве люди, которые с большим интересом читают это издание истинных борцов за новую жизнь в России». И стал рассказывать о программе неизвестной ей зарубежной организации русских эмигрантов. Запомнилось название: НТС — народно-трудовой союз. Она впервые услышала о союзе и о журнале. Но ей не трудно было понять, даже в зильберовской подаче, что это за народно-трудовой союз, а что это за «Грани».
— Зильбер настойчиво рекомендовал мне время от времени почитывать «Грани»... «Вы должны иметь широкий взгляд на окружающий вас мир, — убеждал он. — В «Гранях» вы найдете многое такое, что вам ни есть известно... Я от души желал бы, чтобы вы, фрейлейн Марина, прониклись тем, что мы называем дух времени... Я готов обеспечить вас этим журналом, который есть дух времени».
— По почте?
— Он не уточнял...
— И вы согласились?
— Почему вы так говорите?...
Ее лицо ожесточилось...
— Значит, отказались? Ну, ну... Не сердитесь... Не надо... Молодежь, она ведь любознательная: хочет знать, что за «Грани» такие... А что вы скажете о статье отца?
— Я плохо разбираюсь в политике, тем более в вопросах теории...
— Жаль... Серьезный пробел в вашем вузовском образовании.
— Бахарев тоже так считает. И все же я позволю высказать свое мнение... Автор, — она избегала слов «отец», «отчим», — клеймит империалистов и ратует за многообразие путей строительства социализма. При этом, может быть так мне показалось, ловко маскирует подтекст: из всего многообразия путей он предпочел бы тот, который решительно отметает диктатуру пролетариата и руководящую роль партии...
— О, вы не так уж плохо разбираетесь в политике, если в закамуфлированном подтексте уловили эти «мотивы». Я, кажется, зря ополчился на вузовское образование.
— Это не вуз... Это Бахарев... У нас с ним был долгий спор. И, читая статью, я не раз вспоминала про тот наш разговор... Это был, пожалуй, единственный случай, когда я увидела своего друга в неожиданном для меня облике.
— В каком же? Марина задумалась.
— Легкомысленный и вольнодумный Николай вдруг предстал передо мной, если хотите, политическим бойцом, этаким воинственным агитатором, умеющим убеждать и драться за свои убеждения. А разговор шел на острые политические темы... Я ведь привыкла к тому, что у нас, в институте, наши ребята-активисты обычно уклоняются от таких разговоров, отшучиваются... А Бахарев не уклонился, сам вызвал меня на спор. И тогда я была благодарна ему...
Птицын слушает сбивчивую речь Марины, вспоминая генеральский наказ Бахареву по части «разведки боем».
— Надеюсь, вы догадались принести нам газету? Отлично... Вот и мы сейчас почитаем сочинение господина Эрхардта. А вы, если хотите, можете кофейком побаловаться. Не хотите? Как угодно.
Птицын, неплохо знавший немецкий язык, бегло пробежал статью, тут же занялся тщательным изучением всей газетной полосы. И, к немалому удивлению Марины, стал даже на свет рассматривать ее. Затем он позвонил кому-то по телефону, сообщил название газеты, дату и заголовок статьи.
— Проверьте, и как можно быстрее... Да, да, вы правильно поняли... Напоминаю — фамилия автора Эрхардт... Ну-с, продолжайте, товарищ Васильева. Я вас слушаю... Как дальше развивались события?
— Через несколько дней Зильбер снова позвонил мне и сообщил, что позавчера в Москву приехал его коллега и он видел у него на столе, в номере, газету, в которой опубликована еще одна статья господина Эрхардта. Если она меня интересует, то мы можем завтра пообедать в Сокольниках.
...С утра на улице шел пронизывающий дождь. Она выглянула на балкон. От резкого ветра было зябко. От одной мысли, что надо ехать в Сокольники, видеть, слышать этого лощеного бородача ей становилось дурно. Зильбер вызывал у нее уже физическое отвращение, желание кинуться на него с кулаками, хлестать его самыми оскорбительными словами. И вдруг словно что-то подхватило ее, подтолкнуло — она быстро прошла в переднюю и стала одеваться.
