В конце концов, критически оглядев недописанный листок, очередной раз закурил и начал ходить по кабинету, соображая, что бы ещё вписать, а то, как-то не солидно и мало получается. Потом вдруг озарило. Некоторое время выбирая между Звездинским и Высоцким, склонился в сторону более любимого поэта и быстро сев к столу, начал выводить: «Здесь лапы у елей дрожат на весу...» и далее по тексту. Барышни с этого, даже в моё время тащились, так что надеюсь, моей зеленоглазой прелести, эти стихи из будущего, тоже понравятся.
А когда отдавал письмо Колычеву, на всякий случай, даже не надеясь на положительный ответ, спросил:
— Иван Петрович, а я могу ей, свою фотографию послать?
Спросил и насторожённо замер, думая, что командир сейчас опять начнёт песни про бдительность и секретность петь. Но вместо этого, он раздражённо хмыкнул и со словами:
— Вот как знал! А то ведь у тебя мозгов бы хватило, ей себя в форме и со всеми регалиями послать. Но это запрещено, а вот эту можно... — протянул мне глянцевый прямоугольник.
Оба-на! C фотки, на меня смотрела моя же физиономия, только в гражданском обличье. Это, перед поездкой во Францию, нас для документов щёлкали, наверное, оттуда у Ивана Петровича карточка и появилась. Но как он меня просчитал... Ведь снимок, наверняка в личном деле хранился, а Колычев заранее позаботился. Растроганно шмыгнув, я поблагодарил командира и пошёл за новым конвертом, так как старый был уже запечатан. В том, что послание будет подвергнуто цензуре, сомнений не было, но отдавать письмо не закрытым, как-то не хотел. Если надо, пусть без меня вскроют, и перлюстрируют на здоровье...
Под эти приятные воспоминания, убаюканный шумом самолётных двигателей я, в конце концов и уснул.
***
— Вот, смотрите товарищ подполковник...
— Кхм... сколько раз говорил — капитан, или просто — Илья!
— Извини, всё время забываю, смотри Илья, видишь?
Третьяков подвинул мне снимок, найденный в планшетке убитого Горбуненко. Пока я разглядывал скупую улыбку на физиономии Филиппа, которому пожимал руку радостно скалящийся Жуков, Сашка молча сопел у меня над ухом. В конце концов, раздражённо отложив фотографию, спросил у него:
— И что тут надо было увидеть? Твои спецы уже сказали, что это не фотомонтаж, дальше что?
— Они сказали, что это не похоже на фотомонтаж. Только Казимир Львович, всё равно, сильно сомневается. То, что это монтаж, они наверняка сказать не могут, но вот Луганский, в своё время, очень сильно увлекался психологией, поэтому его эта фотография сразу так заинтересовала. Посмотрите, как улыбается Горбуненко и как маршал?
— Да я её уже сто раз видел, ты толком скажи, что в ней Львовичу не нравится?
Третьяков, тоже начал потихоньку раздражаться. Первая зажатость, возникшая при знакомстве уже прошла и мент, во всяком случае, в моём обществе, чувствовал себя достаточно свободно. Поэтому, фыркнув, ответил:
— А то, что не может майор ТАК улыбаться, когда ему маршал руку жмёт. Тут даже не в субординации дело, а в обычной человеческой реакции! Посмотри на лицо Жукова и на лицо Горбуненко!
— Ну, ты блин, даёшь! Может ему комфронта, руку передавил, вот майора и перекосило.
— Этому амбалу, руку передавил? Не смеши. И его вовсе не перекосило. Это улыбка старшего — младшему. Не важно, по званию ли, по возрасту. И поза его тоже...
— А в позе, что не так?
— Слушай, может я лучше, Казимира Львовича позову, он тебе всё по-научному объяснит?
— Стоп, не надо по-научному и прекрати меня Луганским пугать. Ты давай своими словами скажи, в чём дело?
— Ммм... есть такая наука — физиогномика. И исходя из неё, выражение лица, а так же вся поза майора, противоречат тому, что должно быть.
— То есть ты считаешь, что если он угодливо не изгибается и льстиво не улыбается при виде Жукова, то снимок может быть «липой»?
— Да при чём тут угодливый изгиб! Я ведь про другое!!
— Так
вытянув руки ладонями вперёд, прекратил крик души майора
— не ори, я понял, что эта фотка тебя сильно смущает. Что предлагаешь?
Третьяков, остывая, закурил и уже спокойно продолжил:
— Насколько я знаю, люди из контрразведки вовсе не склонны позировать перед каждым фотографом. То есть, снимки делает либо кто-то из своих, либо... всё равно кто-то из своих. А задумка такая — мы убираем с фотографии Жукова и оставляем Горбуненко с протянутой для пожатия рукой. После чего показываем это фото в его отделе, и в других отделах СМЕРШ фронта. Есть надежда, пусть и маленькая, что кто-нибудь может сказать, кому он на самом деле жал руку.
— Ты сам в это веришь?
Александр твёрдо посмотрел мне в глаза и спокойно ответил:
— Верю. Слишком уж в этом деле много неясностей. Чересчур много улик указывают на причастность Георгия Константиновича. А когда улик много, то это значит, или действовали непрофессионалы, во что не верится, или наоборот — слишком большие профессионалы, имеющие какие-то свои цели, пока непонятные нам.
Насчёт неясностей Сашка точно подметил. Они громоздились одна на другую со скоростью лавины. Начнём с того, что «камикадзе» и не думал себя подрывать. Наш знаток психологии, являющийся по совместительству патологоанатомом, сложив все ошмётки трупа, установил, что взрыв произошёл на уровне, чуть выше колена. Так как, подобный способ самоубийства совмещённого с кастрацией, он посчитал странным, то предположил, что диверсант, увидев засаду, сунул руку в глубокий карман галифе, где у него лежала граната. Но из-за того, что ребята целили по ногам, пуля вполне могла попасть в эту «лимонку». Или он сам, пытаясь вытащить свою «ручную артиллерию» и получив в этот момент ранение ноги, мог от боли, случайно, с силой дёрнуть за кольцо. То есть, жертвовать жизнью, для сохранения в тайне имени заказчика, «камикадзе» вовсе не собирался.
Следующей странностью было то, что у второго, который был наводчиком, помимо пачки папирос, был ещё кисет с табаком. На окопника, тот хмырь, совершенно не походил и зачем таскать с собой два вида курева — непонятно. Кстати, в кисете была аккуратно нарезанная полосками газета. Причём не «Правда» какая-нибудь, а армейская — «Вперёд на врага» Первого Украинского фронта, но это впрочем лишний раз подтверждала причастность Жукова к этому делу. Ведь именно он, Первым Украинским рулил.
И ещё хочу сказать насчёт второго трупа — когда Луганский распотрошил наводчика, то выяснил, что помер он, всё-таки из-за меня. При вскрытии стало понятно, что во время блиц допроса, осколок, который особой опасности для жизни вначале не представлял, повредил артерию и лёгкое, вот лейтенант и скончался. Именно поэтому, он сначала был бодрячком, а потом резко откинул копыта. Блин, вот кто бы знал...
Зато в этой череде проколов, была и удача — в кисете, среди нарезанных газет, были обрывки старой накладной, подписанной Горбуненко. Что именно, он в этой накладной требовал, непонятно, так как верхней части не было, но после складывания всех полосок, его подпись читалась на раз. Так что сомнения майора, я не очень понимал. Даже если учесть, что хвостов от трофейного «Виллиса» мы не нашли — учёт автотранспорта был поставлен несколько хуже, чем я рассчитывал и «пробивка» по номерам двигателя не дала ничего, всё равно, следы прямо указывают на начальника «десятки». И тот, умирающий, его фамилию назвал и накладная...
Всё получалось достаточно стройно — варяги с Первого Украинского прибывают к нам, под крыло Филиппа. СМЕРШевец их курирует и даёт наводку. Только Жуков, решил подстраховаться и послал ещё одного человека, для контроля над ситуацией, а когда всё провалилось, этот человек грохнул Горбуненко, как слишком много знающего и обрубил тем самым все хвосты. Но у нас есть трупы с документами. Удостоверение конечно «липа» только против фотографий не попрёшь. А фото жмуриков, с соответствующими указаниями отосланы в штаб «украинцев». Так что, только они ответят, можно будет копать дальше.
Во всяком случае, мы именно так думали, но у ментов появилось своё мнение. Поначалу, они тоже придерживались нашей версии, но вот когда выяснилось, что крики во время ссоры высшего комсостава, слышали несколько человек, менты сильно задумались. Наши военачальники шёпотом ругаться не умеют, поэтому вопль маршала — «Писец тебе трам-там-там! Я тебя, трах-тибидох, живо под землю загоню, трам тарарам! Тебе сука, жить немного осталось!» дошёл до следствия, даже не от Черняховского. Их стычка, оказывается, особым секретом не являлась и достаточно бурно муссировалась в штабных кругах. В смысле, в штабе первого Украинского. Там, своим маршалом гордились и пересказывали этот эпизод даже с гордостью — мол, как наш командир, этого салабона Черняховского, на место поставил. Дескать, крут наш маршал настолько, что может, как хочешь, строить остальных командующих фронтами. Да что там фронтами — даже товарищ Сталин к нему всегда прислушивается!
