живы. Думала ли ты, что судьба занесет тебя на север?
Беттина, бросив взгляд за плечо мужа, громко взвизгнула. Косимо тут же схватил на руки дочь, и спрятал за собой супругу. Чуть поодаль, у камней, за ними наблюдал внушительных размеров волк, сверкая темными угольками глаз. Он сидел, словно дожидаясь, что его заметят.
— Это друг, — поспешно выпалила Мириам, решив отогнать прочь испуг корсианцев.
Морган молча шагнул навстречу волку, тот подставил под его руку массивный лоб, заскулил и дружественно облизал его пальцы.
— Вы не пробовали дружить с псом? — почти взвизгнул пораженный Косимо.
Морган опустился на колени, потрепал зверя за ухом, лишь улыбнувшись новым жителям Дагмера. Волк снова заскулил и вдруг зарычал, и попятился прочь, не отрывая взгляда от друга.
Моргану только и осталось, что вернуться к лодке, и взвалить на плечо дорожные мешки. Мириам видела, как изменилось его лицо — от беспечности не осталось и следа.
— Считаешь, что-то случилось? — проговорила Мириам, пропуская семью вперед по горной тропинке.
— Я так глуп, Мири, — ответил Морган сквозь зубы. — Это время в Фелисе было так залито солнцем, и казалось, что тьма не наступит никогда. Я дурак. Я был счастлив, позабыв обо всем.
Мириам остановилась. Ему пришлось обернуться и посмотреть ей прямо в глаза. На миг девушке захотелось вернуться в лодку и оставить Дагмер. Он был их домом, но где-то там, за каменными стенами, уже таилась беда. Только она знала страшную тайну северного лорда — он ненавидел холод, и зима вгоняла его в тоску. Быть может, их судьба — жить под красной крышей в заросшем саду? Но они оба были Смотрителями, и в этом было не только геройство, но и долг.
Дом под красной крышей. Окраины Фелиса, Корсия
Под солнцем Корсии время текло медленно, плавилось, как застывший мед. Морган никогда и не думал, что, застряв в деревеньке к югу от Фелиса, он заприметит жизнь, запавшую в его душу. Она просто бросалась в глаза, как и счастье вокруг.
Семья Коста, спасенная во время Призыва, заражала неуемной радостью. Косимо и Беттина были шумными — смеялись, игриво ссорились, снова смеялись, а их дочь с копной черных вьющихся волос и самым звонким голосом на свете, казалось, знала детские песенки со всей Корсии. Так бывало редко, но иногда Смотрители спасали нечто большее, чем жизнь мага. И дни в доме под красной крышей с громкой семьей корсианцев становились наградой за это ремесло.
Каждое утро в порту Морган надеялся не найти галеон, идущий в Дагмер. Ему хотелось еще хоть раз увидеть Мириам в том заброшенном саду на окраине маленькой деревни. Ему нравилось смотреть, как она, босая и разгоряченная, бегает с Дженной, хохочет, запрокидывая голову, визжит, совсем как девчонка. Падая в траву, они рассказывали друг другу детские небылицы: Дженна — корсианские, Мириам вспоминала руалийские. Ближе к вечеру она бралась помогать Беттине в кухне, а Морган никогда не мог и подумать, что Мириам так легко возьмется за стряпню. Он думал, что такие хлопоты совсем не про девиц, живущих в замке, пусть и так часто скитающихся по всем Изведанным землям.
Девушка проросла в Север, как зерно, брошенное в поле. Морган и забыл, что она росла под солнцем, и оно удивительно было ей к лицу. Беттина отдала Мириам бесцветную льняную блузу и алую юбку, и такая простая одежда украсила девушку ярче, чем платье, сшитое у самого лучшего портного в Дагмере. Впрочем, Морган признавал, что дело было вовсе не в одежде, а в открытых тонких щиколотках, белых, усыпанных веснушками плечах и шее, обычно спрятанной за непослушными кудрями. Здесь же, вдали от чужих глаз, Мириам собирала их на затылке тонкой серебряной шпилькой.
Им доводилось и прежде делить одну кровать, если она не была слишком тесна. Для каждого неизменно был свой край, и в этом неудобстве оба не видели ничего предосудительного. Жизнь в дороге диктовала свои правила, с которыми оставалось лишь примириться.
И все было хорошо до тех пор, пока однажды Морган не проснулся на рассвете, явственно ощущая аромат руалийской лаванды. Он медленно осознавал, что спал, уткнувшись лицом в волосы Мириам, а его рука лежала на ее плече. Он обнимал ее.
Не дыша, он приподнялся и увидел, как девушка мирно спит, удивился ее неприкрытой беззащитности. Не удержавшись, он аккуратно поправил локон, сбившийся на ее лицо. Он смотрел на нее и не мог отвести взгляд. Смотрел до тех пор, пока явственно не ощутил, как сильно хочет разбудить ее поцелуем. Ночная рубашка сбилась, и оголила веснушчатое плечо Мириам. Морган поддался чувству стыда — так сильно тем утром его взволновала девушка, чью манящую и опасную красоту ему прежде удавалось прятать за общим ремеслом.
Он заставил себя вспомнить другую. Ту, чьи локоны были темнее безлунной ночи.
И только это заставило его оторваться, спрыгнуть с кровати и начать поспешно натягивать одежду. Морган был неловок, а тело пылало огнем из-за охватившего его желания. Он не смог припомнить, когда прежде ему доводилось быть настолько же неуклюжим. Надевая рубаху, он зацепил рукавом медную вазу, где красовались красные цветы из сада, принесенные в комнату Мириам. Та со звоном ударилось о каменный пол.
— Морган? — удивленный сонный голос девушки загнал его в угол. — Что ты?..
— Я в гавань, — с раздражением бросил он.
Он злился сам на себя. Еще один взгляд на Мириам — и он пропал. Поэтому Морган прятал глаза, быстро собирая упавшие цветы.
— Ох, ведь еще толком не рассвело. Дай мне одеться, и мы…
— Я поеду один, — оборвал он ее. — Ты не выспалась.
Бам! Медная ваза излишне громко водрузилась на свое место.
— Я прекрасно…
— Я сказал, ты не выспалась, — объявил Морган и, немедля, выскочил из комнаты, хлопнув дверью.
Выбежав из дома, он уставился на розоватую линию горизонта, услышал щебет птиц, выдохнул, и оперся рукой на стену. Ему перестало хватать воздуха, а перед глазами, словно туман, маячил образ Гауданы, ее зовущая улыбка. Горло саднило, будто сдавленное цепью.
Он бы не смог оставить Мириам, позволив себе снова увидеть ее такой растерянной, не до конца оставившей мир грез. Его тянуло назад к ней, как в глубокий омут.
Желая прийти в себя, он умылся из кадки с пресной водой, оставленной у порога. Ему показалось этого мало, и он до последней капли вылил ту на голову, сдерживая крик — вода в ней за всю холодную ночь едва не покрылась коркой льда.
Только потом он заметил, что Косимо
