что-либо подобное.
– Что?! Я не имею права? Я?.. Почему же это, интересно бы знать?
– Очень просто: я не ваш сотрудник. Вы меня сегодня утром уволили.
Последовала долгая пауза.
Потом Королев вздохнул и жалобным, каким-то неожиданно тонким голосом сказал:
– Сукин ты сын… – и первым засмеялся.
И работа пошла дальше… До полета Гагарина оставалось пять-шесть дней.
Много лет спустя Б. В. Раушенбах в очередном интервью определил атмосферу, царившую на космодроме в те апрельские дни, как атмосферу исторических будней.
– Конечно, все понимали, – сказал он, – что это такое – первый полет человека в космос, все ясно отдавали себе отчет в исключительности этого события. Подобная исключительность могла бы в принципе породить две реакции. С одной стороны, этакую фанфарную мажорность: дескать, смотрите, сейчас мы такое совершим, что весь мир ахнет!.. Другая возможная реакция – робость, даже страх перед тем, что задумывалось… Так вот, насколько я помню, не было ни того, ни другого. На космодроме царила деловая, будничная атмосфера. Руководители полета, и в первую очередь Сергей Павлович Королев, всячески старались эту будничную рабочую обстановку сохранить. Они сдерживали эмоции и в ходе всей подготовки вели себя так, будто в корабле должен лететь не Гагарин, а очередной манекен – «Иван Иванович». Мне кажется, это был тщательно продуманный принцип его руководства – создание в нужный момент атмосферы исторических будней…
По-моему, Борис Викторович нашел очень точные слова.
Действительно, с одной стороны, все шло как всегда. Во всяком случае, так, как в те два последних пуска, которые я имел возможность наблюдать. Те же комплексы проверок, те же монтажные операции, та же отработанная во многих пусках технология.
И в то же время – не так, как всегда.
Как ни старались трудившиеся на космодроме люди – начиная с Главного конструктора – всем своим поведением демонстрировать, что идет нормальная, плановая, давно во всех деталях расписанная работа, все равно в самом воздухе космодрома присутствовало что-то особое, не поддававшееся точному описанию, но внятно ощущавшееся всеми и каждым. В космос полетят не мертвые механизмы, даже не подопытные животные – полетит человек!
…На космодром съезжались участники пуска: члены Государственной комиссии, руководители конструкторских бюро и научно-исследовательских институтов, видные ученые. Присутствие некоторых из них, например М.В. Келдыша, которого в газетных очерках того времени принято было именовать Теоретиком космонавтики, воспринималось как нечто привычное, даже традиционное. Он приезжал практически на каждый космический пуск. Тем более не мог не приехать на этот.
Приехали и люди, которых я раньше здесь не видел. В том числе – Главнокомандующий ракетными войсками стратегического назначения Маршал Советского Союза К. С. Москаленко, вступивший в эту должность после гибели Неделина.
– Это летчик-испытатель Галлай, – сказал Королев, представляя меня маршалу. – Он у нас участвует в подготовке космонавтов. И в отработке задания. Авиация помогает космосу.
– А что ей еще остается? – усмехнулся Москаленко.
Такой взгляд на мой родной род войск, которому вроде бы ничего больше не оставалось, как кому-то в чем-то по малости помогать, говоря откровенно, меня несколько задел. Напомню, что разговор происходил в те самые, не очень простые для авиации времена, о которых авиаконструктор А. С. Яковлев впоследствии писал: «…бурное развитие ракетной техники, сопровождавшееся переоценкой возможности беспилотных летательных аппаратов, привело к появлению ошибочных и вредных теорий об отмирании военной авиации». Так что мою несколько повышенную чувствительность в тех случаях, когда разговор касался этой темы, в общем, можно понять: кому понравится перспектива «отмирания» дела, которому прослужил всю свою жизнь?
Впрочем, как раз для К. С. Москаленко проявление некоторого пристрастия к своему оружию было по-человечески довольно естественным (так сказать, прямо по должности) и даже чем-то симпатичным. Особенно накануне события, которое, как было ясно каждому, сразу выведет роль и значение могучих ракет далеко за пределы их первоначальной военной специальности, наподобие того, как это уже получилось, например, с ядерной техникой вслед за первыми же успехами атомной энергетики.
Гости продолжали съезжаться. После того как они размещались в донельзя переполненных космодромных гостиницах, казалось, что больше ни одного человека поселить в них физически невозможно. Но назавтра прилетал кто-то еще. И ничего – размещались.
…Все чаще собиралась Государственная комиссия.
Причем собиралась оперативно, по-деловому, без видимых забот о каком бы то ни было внешнем благолепии.
Вот одно такое заседание из числа последних перед пуском «Востока».
Зал, вернее, просто большая комната, вполне пригодная, скажем, под красный уголок какого-нибудь ЖЭКа: окрашенные сыпучей клеевой краской стены, дощатый пол, два или три официальных портрета. Во главе длинного, покрытого зеленым сукном стола сидит председатель комиссии К. Н. Руднев. Рядом с ним Королев. Всего в зале за столом и на стульях вдоль стен разместилось человек пятьдесят-шестьдесят. Разговоры сугубо деловые: что готово, что нет, какие вылезли «бобы», какие приняты меры, сроки готовности отдельных агрегатов, ход комплекса испытаний. Никаких внешних признаков торжественности… Вот так, оказывается, и делается история.
В кино, наверное, поставили бы эту сцену совсем иначе – гораздо шикарнее (в последующие годы мое предположение подтвердилось: ставили, и не раз, совсем иначе). А то даже как-то неудобно относить такое по-будничному деловое совещание к «звездным часам». Хотя в действительности – по какому хотите счету – это идут именно они, те самые звездные часы!
Ход этих часов ощущают, наверное, даже самые прозаически мыслящие личности из числа присутствующих на космодроме. Правда, в атмосфере витают не одни лишь флюиды приближающихся высоких событий. Присутствуют порой и иные запахи, включая легкий, еле ощутимый аромат большого пирога, который, судя по всему, скоро будут делить. Было и это, жизнь есть жизнь. Причем было иногда в сочетаниях самых неожиданных: возвышенных и не очень возвышенных. Удивительно, до чего разные, казалось бы, взаимно исключающие друг друга тенденции могут существовать одновременно в душах людей. Да что там людей! Иногда даже в душе одного и того же человека!..
И все-таки, можно это утверждать с полной определенностью, доминировало настроение не возвышенное и тем более не «пирогоразделительное», а деловое. То самое, которого требовала работа.
Единственное, что было проведено с некоторой торжественностью, – это заседание комиссии, на котором по всей форме утверждался экипаж первого «Востока»: основной космонавт – Гагарин, космонавт-дублер – Титов. Тут были и речи, и аплодисменты, и киносъемка. Выступил – очень просто и сердечно – Королев. Несколько слов сказал Москаленко.
Во время ответной речи Гагарина неожиданно – перерыв. Погасли юпитеры, перестали стрекотать камеры кинооператоров. В чем дело? Оказывается, кончилась пленка, надо перезаряжать киноаппараты. Королев, как мне показалось, был этим происшествием несколько шокирован (что, вообще говоря, случалось с
