– Да.
– Почему?
Королева отступила.
– Потому что… у меня была невеста.
…самая прекрасная девушка в мире.
И тем странней видеть жалость в зеленых глазах Мэб.
– Другие говорили о ненависти… проклинали… умоляли, а поняв, что мольбы не действуют, снова проклинали. Сходили с ума. Но безумие их было преисполнено злобы. А ты, дойдя до края, зацепился за сказку. Как такое возможно?
Оден не знал.
Просто получилось.
– Ты говорил о своей невесте с таким жаром, что я начинала верить, будто она существует.
Существует. У нее зеленые глаза, а волосы светлые, с рыжиной, на солнце они выгорают добела. Длинный нос от альва-отца и родинки – материно наследство. Она тонкая и гибкая. А спросонья ворчит. И еще пятки высовывает из-под одеяла, потому что под одеялом пяткам жарко.
– Ты сам себе создал сказку. И она ожила. – Когти королевы разжались. – Такое случается…
Кровь сыпалась на серое полотнище трав и прорастала.
Зеленые лозы.
И черные тернии.
– Уходи, Оден из рода Красного Золота.
– Эйо…
– Тело будет жить, а вот захочет ли вернуться душа, я не знаю… зови.
Мэб отступила, и лозы потянулись следом за ней.
– Зови так, чтобы услышала. Если ты ей нужен, она найдет дорогу.
Мягкие иглы терний ластились к босым ее ногам.
– И прощай…
– Погоди!
Косы королевы расплелись, и хрупкие побеги вскарабкались по прядям.
– До чего же ты непонятливый. Ты мне не нужен. У тебя невеста есть. – Она рассмеялась, и ветер украл ее смех. – Иди к ней…
– Почему?
– Почему? – переспросила Мэб, и в зеленых глазах вспыхнули искры. – Может, я не желаю портить себе сказку… может, я надеюсь, что вы с королем все же перервете друг другу глотки… а может, мне просто приятно будет жить, зная, чем ты мне обязан. Ты ненавидишь меня. И ты мне должен. Разве это не весело?
Оден отступил.
– А может… может, мне интересно узнать, что породит лоза, проросшая сквозь камень.
Хрустела под ногами серая трава.
…галька…
– Оден, – ветер задержал на мгновение, но не позволил обернуться, – есть кое-что выше королей… запомни. Пригодится.
Ветер принес запах вереска.
…и крови.
…свежескошенной травы.
…дыма.
…железа.
Оно, скрывшееся внутри Эйо, таяло, покидая рану. И Оден слизывал черную густую кровь, которая по вкусу была вином. А когда рана затянулась, позвал так громко, как умел.
Сверр из рода Лунного Железа был мертв.
За этим он и пришел.
Привел стаю.
И жилу, чье эхо еще звучало под землей.
Она просто смела внешний контур, а стая оказалась много больше той, что оставила следы на поляне. За Сверром пошли многие. Во имя славы. Во имя чистой крови. И просто ради безумия, которое застило разум настолько, что и смертельно раненные щенки продолжали драться.
Три десятка смертников. И один бешеный ублюдок…
Виттар сел на землю, и, когда Тора опустилась рядом, обнял ее, зарылся носом в растрепанные волосы и уши бы заткнул, лишь бы не слышать этого воя. Наверное, он сидел так долго, если не заметил появления короля. Тот стоял, опираясь на трость, разглядывая выжженную землю и дом, просевший на одно крыло.
А тела успели убрать.
– Виттар, твоя жена скоро совсем замерзнет. Да и доктор хотел бы на нее взглянуть… не только на нее.
Стальной Король смотрел на Одена.
– Второй час уже…
Тора и вправду дрожала. Виттар в тщетной попытке хоть как-то согреть ее набросил на плечи грязный фрак, только потом заметив, что ему протягивают плед.
Плед – это хорошо.
А крытый экипаж – еще лучше.
Для нее, во всяком случае.
– И никого не подпускает, – задумчиво произнес король, когда Виттар вернулся. Он прав: такие разговоры следовало вести без свидетелей.
– Зачем? Я же все отменил… я точно знаю, что отменил все.
– Спонтанные решения редко бывают разумными.
Пальцы короля змеей обвивала орденская лента.
– Он здоров. И свободен. А это… пройдет. Со временем.
Вой нарастал. На голос Одена слетались тучи, небо темнело, крошилось, сыпало дождь, укладывало пепел.
– Этого он не простит.
– Виттар, – король протянул ленту и вложил в ладонь желтую звезду ордена. – Ты ведь понимаешь, что интересы короны стоят выше желаний. Его. Твоих. Моих собственных. Я осознаю, что вряд ли ты и дальше будешь называть меня другом, но…
– Я останусь верен тебе.
Короне.
Предвечной жиле.
Землям Камня и Железа.
Что еще ему остается? Разве что оглохнуть.
– Потом, – король вытер лицо влажной ладонью, – когда твой брат вернет себе способность мыслить здраво…
Если вернет.
– …он примет земли Лунного Железа.
И ту девочку-бастарда в жены. Король сплетет родовые жилы, восстанавливая разорванный рисунок. Земля. Род. И жена достойной крови.
– Он примет их родовую жилу. И право заложить основу нового Великого дома.
Почему и когда это перестало казаться наградой?
– Территории за Перевалом обширны. И места хватит для многих жил… и многих родов, которые слишком честолюбивы, чтобы мыслить здраво. Мне нужен будет кто-то, способный удержать их на привязи. Сильный. И, безусловно, верный.
– Ты хочешь сделать его наместником?
– Вице-королем.
Лента ластилась к пальцам.
– Ты видишь, что я болен. Но даже ты не знаешь, насколько я болен. Я могу прожить десятки лет, а могу не дотянуть до конца зимы. Я женюсь. Если повезет, наследник появится в срок и будет жизнеспособен. Но даже тогда моя смерть многим развяжет руки. – Король потер раскрытой ладонью грудь. Его дыхание стало сиплым. – Нельзя допустить новой войны.
Виттар отметил нездоровый желтоватый оттенок кожи. Восковой ее блеск. И россыпь алых пятен, которые пытаются прикрыть пышной пеной воротника. Сосуды на шее вздулись, готовые лопнуть от малейшего усилия. Даже руки выглядели иначе: кисти набрякли, а пальцы потяжелели, приобрели неестественную пухлость.
– Твой брат – щит, за которым я могу укрыть своего ребенка… если он будет.
Сила. Честь. Верность. Редкое сочетание.
И король прав: Оден не воспользуется ситуацией. Идеальный щит.
Защитник.
– А если нет… – Его величество рассеянно коснулся ленты. – Он слишком прямолинеен, чтобы стать хорошим королем, но… достаточно силен, чтобы удержать трон и не допустить войны.
Женщина в обмен на корону. Сколькие согласились бы, не раздумывая?
Вот только Одену корона не нужна. И, наверное, Виттар все же научился слушать, жаль, что поздно.
– Мне хотелось, чтобы ты понял, почему я поступил так, как поступил. – Король оперся на трость, с трудом удерживая равновесие. – Мне жаль, что пришлось причинить боль тебе и твоему брату, но…
– Интересы короны превыше всего.
– Да.
Забравшись в экипаж, Виттар прижал к щекам теплые ладошки жены.
– Тебе плохо? – В ее глазах была такая нежность, что Виттару самому захотелось взвыть.
– Плохо. Я снова предал собственного брата.
Глава 40
Правила высокой игры
В пробоины окон смотрелась луна. Тянуло прохладой, но хотя бы дождь унялся, оставив на подоконниках грязные лужи.
Дом жил. Огромная трещина разрезала его на две половины, смяв одну так, что лишь лангеты металлических подпорок удерживали ее от падения. Левое же крыло осталось почти нетронутым.
Пригодным для жизни.
Вот только стекла все равно вылетели…
Виттар стоит у окна, упираясь ладонями в подоконник, а лбом – в искореженную раму, словно боится, что без этой опоры упадет. Глаза его закрыты. Губы шевелятся, но Тора не слышит ни звука.
Ей страшно.
За себя. И за него. Но за него – больше.
Она ждала, уговаривая себя, что не следует мешать ему, но ожидание затягивалось, а его боль не ослабевала. И Тора решилась.
Это ведь несложно: подойти и обнять, прижаться щекой к холодной спине. И слова не нужны, Виттар просто поймет, что она рядом.
– Завтра я отправлю тебя домой, – сказал он, покачнувшись.
Разжал руки, поднял ладони к глазам. Что он надеялся увидеть?
– Нет. Я… я останусь с тобой.
Сказала и замерла.
Ослушание вызывает гнев, но Виттар слишком устал, чтобы злиться. Он повернулся к ней лицом и, приподняв подбородок, долго, пристально всматривался в глаза.
– Почему?
У Торы нет ответа. Есть лишь ощущение, что ее место здесь, рядом с ним.
– Я не хочу, чтобы тебе было больно.
Вот только вряд ли она способна хоть что-то исправить.
Его рубашка пропиталась потом и дымом, рукава продраны, а манжеты – вовсе в крови. Брюки грязны и измяты. На щеке пятно сажи…
Виттар забыл о том, что следовало бы переодеться. И вовсе, казалось, растерялся.
Тогда, выбравшись из экипажа, он просто стоял и смотрел на сад, на пепел и песок, на черные подпалины в траве, на белые простыни, которыми укрывали тела. На экипажи, куда эти тела сгружали. На людей – их было много, и все чужие.
На покосившийся дом, который грозил упасть, но не падал, позволяя поставить подпорки.
