— Тише, женщина! — шикнул шаман, злобно сверкнув глазами. — Молчи, когда приходят духи!
Монотонное бормотание возобновилось с новой силой, шаман повторял одни и те же слова все громче и быстрее, они завораживали, вводили в транс. Первая коза отчаянно заблеяла, когда Кокэчу поднял ее над Тэмуге, глядя в испуганные глаза юноши. Острым ножом он полоснул по горлу животного и держал его над сыном Оэлун, пока лилась горячая дымящаяся кровь. Тэмуге вскрикнул от неожиданности. Оэлун приложила ладонь к губам сына, и он успокоился.
Кокэчу отпустил козу, и она упала, дергая ногами. Шаман забормотал еще быстрее, закрыл глаза и погрузил пальцы в живот Тэмуге. Как ни удивительно, юноша молчал, и шаману пришлось сдавить опухоль, чтобы вызвать у больного крик. Кровь скрыла резкое движение Кокэчу, когда он вправил грыжу, незаметно вернув вылезший кусок кишки за мышцы брюшной стенки. Давным-давно отец показал ему этот обряд на настоящей опухоли, и Кокэчу будто снова увидел, как старик читает заклинания, заглушая испуганные возгласы мужчин и женщин, и иногда громко вскрикивает, брызгая слюной в распахнутые рты. Отец доводил людей до полного изнеможения, они переставали понимать, где находятся, и, оказавшись на грани безумия, верили. Кокэчу не раз замечал, что отвратительные наросты уменьшались и исчезали, после того как страдание и вера переходили определенную грань. Когда человек отдает себя во власть шамана целиком и полностью, духи могут и вознаградить его за веру.
Конечно, не слишком-то честно использовать свое мастерство, чтобы одурачить несчастного юношу, который надорвал живот. Впрочем, награда того стоит. Тэмуге — брат хана, покровительство такого человека трудно переоценить. Кокэчу вновь вспомнил, как отец предостерегал его: духи, дескать, не прощают лжецов и мошенников. Старик никогда не понимал власть, не знал, насколько она опьяняет. Духи вьются вокруг веры, как мухи над падалью. Нет ничего плохого в том, что вера расползется по стойбищу хана. Его сила и могущество только возрастут.
Кокэчу продолжал читать заклинания. Тяжело дыша и закатив глаза, он вдавил руку в живот Тэмуге. С победным криком шаман резко повернул кисть и вытянул спрятанный заранее кусок телячьей печени. Окровавленная плоть шевелилась, словно живая, в его ловких пальцах. Бортэ и Оэлун с отвращением отпрянули.
Кокэчу, бормоча нараспев непонятные слова, подтащил поближе вторую козу. Коза упиралась и ободрала желтыми зубами костяшки пальцев шамана, но тот все же засунул руку ей в рот и пропихнул кусок тухлой печенки в горло. Козе ничего не оставалось, как судорожно сглотнуть. Увидев движение гортани, шаман сильно сдавил шею козы, чтобы не дать ей отрыгнуть омерзительное угощение, а потом разжал хватку.
— Не подпускайте ее к другим козам, — сказал он, задыхаясь, — иначе зараза перейдет на них и, возможно, снова вернется к твоему сыну.
Он смотрел на женщин, и с его носа капал пот.
— Будет лучше, если это животное сожгут. Мясо есть нельзя — в нем опухоль. Не забудьте! У меня не хватит силы провести обряд еще раз.
Он словно без чувств опустился на землю, по-прежнему тяжело дыша, совсем как пес под жаркими лучами солнца.
— Боль исчезла! — раздался удивленный голос Тэмуге. — Немного саднит, но мне гораздо легче!
Оэлун склонилась над сыном, и тот охнул, когда она потрогала место, где была грыжа.
— Кожа не повреждена, — прошептал Тэмуге со страхом.
Кокэчу решил, что сейчас самое время открыть глаза и сесть. Он поднялся с затуманенным, блуждающим по задымленной юрте взглядом. Пошарил по карманам дээла и длинными костлявыми пальцами извлек пучок скрученного конского волоса с присохшей кровью.
— Это оберег, — сказал он. — Я привяжу его к ране, чтобы туда ничего не проникло.
Никто не произнес ни слова, пока он отрывал полоску ткани от грязного халата и усаживал Тэмуге. Тихо бормоча заклинания, Кокэчу несколько раз обернул ее вокруг тела больного и закрепил узлом, надежно спрятав конский волос. Закончив, он выпрямился, довольный, что теперь грыжа не вылезет и не испортит всю работу.
— Не снимай амулет, пока луна не сделает полный круг, — устало произнес шаман. — Если он упадет, опухоль отыщет путь назад… Теперь мне нужен сон. Я буду спать ночь и почти весь завтрашний день. Сожгите козу, пока опухоль не распространилась на других животных и людей. Коза проживет еще несколько часов, не дольше.
Шаман не обманывал — яда, положенного в печень, хватило бы, чтобы убить взрослого человека. Подозрительно здоровое животное не испортит его победу, уж об этом-то Кокэчу позаботился заранее.
— Спасибо за все, что ты сделал, — обратилась к нему Оэлун. — Не могу понять: как тебе это удалось?
Кокэчу устало улыбнулся.
— Мне потребовалось двадцать лет учебы, чтобы овладеть мастерством, великая мать. И не думай, что поймешь его за один вечер. Твой сын теперь выздоровеет, как будто хвори и не бывало.
Шаман на миг замолчал. Кокэчу не знал эту женщину. Впрочем, он был уверен — Оэлун все расскажет Чингису. На всякий случай шаман добавил:
— Я прошу только об одном — никому не рассказывай о том, что сегодня увидела. В некоторых племенах до сих пор убивают практикующих древнюю магию. Считают ее слишком опасной. — Кокэчу пожал плечами: — Наверное, так оно и есть.
Теперь Кокэчу знал — слухи распространятся по стойбищу еще прежде, чем он встанет завтра утром. Всегда есть люди, которым нужен заговор от болезни или заклятие против врага. Они принесут мясо и молоко к его юрте, а вместе с властью придут уважение и страх. Кокэчу мечтал о людском страхе, ведь тогда он сможет получить все, что только пожелает. Неважно, что в этот раз он не спас человеческую жизнь. В следующий раз к нему обратятся за помощью, уже веря в его могущество. Кокэчу бросил в реку камень, и круги разойдутся очень далеко.
Чингис и его темники совещались в большой юрте, когда луна поднялась над кочевьем. День выдался тяжелый, но никто не смел спать, пока бодрствует великий хан. На следующий день многие будут ходить с опухшими глазами и зевать. Сам Чингис выглядел свежим и бодрым, совсем как утром, когда приветствовал небольшое, человек в двести, тюркское племя. Люди перекочевали с далекого северо-запада — они почти не понимали слов хана. И все же они пришли.
— До конца лета осталось две луны, а людей с каждым днем все больше, — произнес Чингис, с гордостью оглядывая тех, кто поддерживал его с самого начала. Арслан в свои пятьдесят лет постарел от долгих лет войны. Вместе с сыном Джелме он пришел к Чингису, когда у того не было ничего, кроме троих братьев и острого ума. В тяжелые времена они оба сохранили преданность своему господину, а теперь под его покровительством разбогатели и взяли по несколько жен. Чингис кивнул кузнецу, выбившемуся в военачальники, довольный, что годы не согнули его спину.
Тэмуге обычно не ходил на советы, даже когда хорошо себя чувствовал. Из всех братьев он один ничего не смыслил в тактике. Чингис любил его, однако никогда не поставил бы во главе воинов. Хан покачал головой, вдруг осознав, что его мысли бродят неизвестно где. Он очень устал. Нельзя, чтобы это заметили.
— Некоторые племена даже не слышали об империи Цзинь, — произнес Хачиун. — Никогда не видел такой странной одежды, как у тех, что пришли утром. Они не монголы, в отличие от нас.
— Хотя бы и так, — ответил Чингис, — я встречу их с радостью. Пусть проявят себя в бою, прежде чем мы возьмемся судить о них. Они не татары. У них здесь нет кровников. По крайней мере, мне не придется распутывать распри, начавшиеся еще в десятом колене. Эти люди нам пригодятся.
Он отхлебнул терпкий арак из грубой глиняной чаши и причмокнул.
— Будьте начеку, братья. Племена пришли сюда, потому что знают: в противном случае мы их уничтожим. Нам пока не доверяют. Многим известно только мое имя — и больше ничего.
— Мои люди подслушивают у всех костров, — сообщил Хачиун. — На сборищах, подобных нынешнему, всегда найдутся желающие получить выгоду. В эту самую минуту нас обсуждают и, возможно, осуждают. Однако до меня дойдет даже шепот — я пойму, когда надо действовать.
Чингис кивнул. Он гордился братом. Хачиун, широкоплечий и коренастый, вырос превосходным лучником. Никто не понимал Чингиса лучше его, даже Хасар.
— И все же, когда я иду по стойбищу, у меня по спине бегают мурашки. Чем дольше мы ждем, тем сильнее беспокойство в пришлых племенах, но мы не вправе тронуться с места, пока не подойдут остальные. Одни только уйгуры могут оказаться полезными. Те, кто уже здесь, наверняка захотят испытать нас, так что будьте готовы, и пусть ни одна обида не останется безнаказанной. Я полагаюсь на вас, даже если вы бросите к моим ногам дюжину отрубленных голов.
Темники переглянулись без единой улыбки. На каждого воина, которого они привели на курултай, приходилось по два чужеземца. Единственным преимуществом было то, что никто из вновь прибывших ханов не знал истинного соотношения сил. Любой приезжий видел в тени черной горы один огромный улус и не задумывался, что на самом деле он состоит из сотни маленьких и в каждом люди с подозрением поглядывают на соседей.
