Я подбросил в очаг щепок и раздул огонь. Снова вспыхнуло великолепное пламя. После того как я подлил в лампу керосину, она тоже засветилась золотистым светом. В трубе напевал ветер, а дверь о чем-то весело спорила с заржавленными петлями.
Вытащив из-под кровати чемодан, я принялся укладывать в него вещи.
Что особенного — пусть завтра моя голубоглазая приятельница прольет слезки. Так ей и надо… Человек должен быть гордым.
2
Целый час стоял я под теплым душем, плескался, размахивал руками и весело насвистывал Я любовался зеркалом, блестящими никелированными ручками колонки, стеклянной полочкой и лежащей на ней мыльницей, одним словом, я был счастлив. Я испытывал такое счастье, какое может испытывать человек после того, как больше года прожил в лесных дебрях. Правда, я и там купался — конечно, не в Доспатской речке с ее ледяными водоворотами. Там из воды то и дело выскакивает форель, но купаться в ней неприятно. Скитаясь по пастбищам, я находил в небольших ручьях местечки поглубже, опускался в них на колени и плескался сколько душе угодно. Иногда вместе с водой зачерпнешь рукой песок или ряску — не велика беда! А тут тебе и холодная вода, и теплая, да и на колени опускаться нет надобности. И вода чистая как слеза.
Одевшись, я вышел наконец на улицу и взял такси. — Улица Латинка, — сказал я шоферу.
Настроение у меня было хорошее, и я решил поподробнее объяснить ему, где находится улица со столь странным названием, но тот, видимо, чем-то расстроенный, махнул рукой и не стал слушать.
Что ж, поплутает малость, тогда узнает, сказал я себе, хотя платить мне придется. Потеряв всякую надежду найти улицу, он неизбежно обратится ко мне с виноватым видом, рассчитывая на мою помощь, но тогда уж дудки — я только плечами пожму. Пускай на горьком опыте познает, что дурное настроение к добру не приводит.
Но в общем я чувствовал себя превосходно, и мне было весело. Денег у меня было достаточно, времени — уйма, а все мои служебно-ветеринарные заботы остались где-то далеко, за тридевять земель.
— Постой-ка, — обратился я к шоферу, — мне надо взять сигарет. Вон там, напротив, как раз продаются мои любимые.
Я сказал все это, хотя сигареты мне вовсе не были нужны — ведь я в сущности не курил, а только так, баловался изредка. Мне просто было приятно зайти в роскошный магазин, поглазеть на витрины. Выходя из гостиницы, я даже иностранную газету купил. Читать ее, разумеется, я не мог, потому что мои познания в этом языке были весьма слабые. Но зато каким тоном я сказал продавщице «пожалуйста», а на газету указал лишь кивком головы. Она сразу меня поняла, и, как мне показалось, на лице ее появилась улыбка. Было очень приятно!
Мы поехали дальше. Видимо, пока я делал свои покупки, шофер здорово поломал голову, потому что безо всякого труда попал в тот район, где находилась улица Латинка. Обогнув телевизионную башню, мы минуты через две остановились у дома, в котором теперь жил Аввакум.
Было около девяти часов.
Расплачиваясь с шофером, я почувствовал, что с веранды на меня кто-то смотрит. Взгляд этот пронзал меня насквозь, я чувствовал его каждой клеточкой своего существа, он прямо-таки подавлял меня. Я стиснул зубы, но головы не повернул.
Машина отъехала. Толкнув калитку, я вошел во двор. Меня отделяло от дома расстояние в десять шагов, которые мне следовало пройти по вымощенной каменными плитами дорожке. Не успел я сделать первый шаг, как с веранды до меня донесся голос:
— А чемодан кому оставляешь?
Ах, этот голос! Я чуть было не споткнулся. Лицо мое вспыхнуло.
— У меня не было уверенности, что застану тебя дома, поэтому я и оставил свой багаж у калитки, — соврал я. Как-никак, общаясь с Аввакумом, я прошел неплохую школу и выйти из затруднительного положения теперь для меня не составляло труда.
— Вон оно что? — с нескрываемым притворством удивился Аввакум. — Но раз у тебя не было уверенности, зачем же отпустил машину?
И он тихо рассмеялся своим добрым, чуть грустным смехом.
Аввакум, как всегда, обнял меня, похлопал тяжелой рукой по плечу (как он делал всегда), взглянул мне в глаза и ободряюще тряхнул головой. Затем он усадил меня в массивное кожаное кресло, стоящее у камина, и, придвинув низенький табурет, сел рядом со мной. Мы обменялись несколькими банальными фразами о моей работе, о наших общих знакомых (о Балабанице он не обмолвился ни единым словом) и о погоде в наших краях. Все это заняло не больше пяти минут. Во время разговора он взглянул на меня один-единственный раз — когда я достал сигареты, — все остальное время он заглядывал только в свою трубку, ковырялся в нем без конца. Это давало мне возможность внимательнее присмотреться к нему, не рискуя встретиться со взглядом его ужасных глаз. Я говорю «ужасных» не ради эффектного словца, не потому, что в них было действительно что-то ужасное. Наоборот, глаза у него были красивые, серо-голубые, спокойные и сосредоточенные. Но для честолюбивых людей вроде меня их взгляд был просто нестерпимым: стоило Аввакуму посмотреть на человека, как тот сразу начинал чувствовать себя провинившимся школьником. Взгляд Аввакума словно бы проникал в ваш мозг и проверял мысль собеседника на сверхчувствительных весах. Вот почему глаза его порой казались мне ужасными.
Его тонкое худое лицо выглядело сегодня таким изможденным, как никогда раньше. Избороздившие щеки и лоб морщины удлинились, и стали глубже, подбородок заострился, скулы тоже выступали резче, чем обычно. Заметно прибавилось седины, особенно на висках. Да и кадык вырисовывался рельефней. Худощавость придавала Аввакуму подчеркнуто городской вид; не глядя на его руки, можно было подумать, что ни в его жилах, ни в жилах его предков никогда не текла крестьянская кровь. Руки же его с сильно развитыми кистями, с длинными пальцами и резко проступающими сухожилиями были воплощением первобытной силы и врожденной ловкости, и мне всегда приходила в голову мысль, что, должно быть, кто-то из его предков был строителем, возводил дома и мосты и слыл таким же умельцем, какими, к примеру, были мастера Трявны или Копривштицы.
После того как мы обменялись приветствиями, Аввакум спросил, зачем мне понадобилось останавливаться в гостинице и почему я не приехал прямо к нему — ведь мне известно, что у него удобная квартира, в которой я чувствовал бы себя как дома.
— А может быть, я и приехал прямо к тебе, — многозначительно указав на свой чемодан, заметил я.
Он покачал головой и скупо усмехнулся. В глазах его горели знакомые огоньки — он явно готовился, как всегда после долгой разлуки, к своей обычной маленькой «охоте». Это было его прихотью, своего рода упражнением, игрой в отгадывание и, видимо, доставляло ему удовольствие, потому что он повторял ее при каждой нашей встрече.
— Может быть, я приехал прямо к тебе, — повторил я, чтобы дать ему повод приступить к «охоте».
Огоньки погасли, и Аввакум зевнул.
— На сей раз задача предельно проста, но ты упорствуешь, и я безо всякого труда положу тебя на обе лопатки. Любезный мой Анастасий, ты остановился в гостинице «Болгария», в твоем чемоданчике лежит родопский домотканый коврик, который ты привез для меня. Я тронут до глубины души. Он напомнит мне о прежних волнующих переживаниях и о всяких приятных вещах.
Аввакум набил трубку, поднес огонь и выпустил несколько клубочков сизого дыма. Он выглядел задумчивым.
Я по опыту знал, что это его мания, любимая игра — удивлять своих гостей, «отгадывая», что с ними приключилось, какие события произошли в их жизни. Этим он демонстрировал свою исключительную детальность, и, хотя внешне его лицо казалось равнодушным, я нисколько не сомневался, что при подобных опытах он испытывал двойное удовольствие: от эффекта, производимого «открытием», и от умения вести рискованную для его честолюбия игру. Я, конечно, предполагал, что относительно гостиницы он так или иначе может догадаться, но что касается коврика, то тут он меня буквально поразил. Я окинул взглядов чемоданчик — он был плотно закрыт и никаких щелей в нем не было Аввакум выпустил еще несколько клубочков дыма и снисходительно пожал плечами.
— Все тут настолько просто, что я бы на твоем месте краснел, как школьник, не выучивший урок. Тебе, дружище, пора стать сообразительнее! Ну что гут особенного? На вокзале ты берешь такси и говоришь шоферу: гостиница «Болгария». Почему именно гостиница «Болгария»? Потому что ты привык там останавливаться. Этот инстинкт присущ всем путешественникам мира — останавливаться в уже знакомой гостинице. Правда, из-за отсутствия свободных номеров человек может в конце концов оказаться совсем в другом месте. Это тоже случается. Во всяком случае, в силу того, что туристов сейчас мало, не сезон, а может, потому, что ты родился под счастливой звездой тебе повезло — администратор «Болгарии» любезно записал твою фамилию в гостиничный журнал и тебе предоставили комнату. Ты спросишь, по чему это видно?
