Поразительное соответствие слов этой песни с тем положением, в котором находилась Минна, показалось ей предостережением небес. Мы описываем здесь страну, полную предрассудков, где сильна еще вера в предзнаменования, и, быть может, тому, кто не одарен слишком большой фантазией, трудно вообразить себе, как эти суеверия на известной ступени общества могут влиять на человеческое сознание. Строчка из Вергилия, раскрытого наудачу, в семнадцатом веке при дворе английского короля считалась предсказанием свыше, и нет ничего удивительного в том, что девушка, выросшая на далеких и диких Шетлендских островах, приняла за волю неба стихи, смысл которых, казалось ей, так подходил к ее собственной судьбе.
— Я буду молчать, — пробормотала Минна. — Я наложу печать на свои уста.
В земле — моя плоть, душу примет Господь,И отмщенье — в руке его.
— Кто здесь разговаривает? — с испугом спросил Клод Холкро, ибо хотя он объездил немало чужих стран, однако все еще не мог полностью избавиться от суеверных представлений своей родины. Минна в том состоянии, в которое привели ее отчаяние и ужас, сначала не в силах была ничего ответить, и Холкро, устремив взор на белую женскую фигуру, которую он видел весьма смутно, ибо она стояла в тени дома, а утро было туманным и пасмурным, принялся заклинать ее старинным заговором, который показался ему подходящим к случаю; его дикие и ужасные звуки и путаный смысл не нашли, быть может, полного отображения в следующем переводе:
— Пусть Магнус святой тебе скрыться велит,Пусть Ронан святой тебя вспять возвратит,По веленью Мартина, по воле МарияПокинь, привиденье, пределы земные.Коли добрый ты дух — мир овеет тебя,Коли злой — глубь земная поглотит тебя,Коль ты воздух — туман пусть впитает тебя,Коли прах — пусть бездна скроет тебя,Коли эльф ты — вернись в хоровод,Коль русалка — в прохладу вод,Коли здесь ты, в юдоли земной, жила,В рабстве у горя, позора и зла,Ради хлеба насущного знала трудИ боялась того, что жизнью зовут. -Исчезни: твой гроб ожидает тебя,Червь могильный давно уж грустит без тебя,Прочь, призрак, земля пусть укроет тебя,До скончанья веков пусть скрывает тебя,Крест надгробный зовет тебя кончить скитанья,Скройся до дня всех святых. Я кончил свое заклинанье.
— Это я, Холкро, — прошептала Минна таким слабым и тихим голосом, что он вполне мог сойти за еле слышный ответ заклинаемого им призрака.
— Вы? Вы? — вырвалось у Холкро, и тревога его сменилась крайним изумлением. — Вы здесь, при луне, хотя свет ее, правда, уже бледнеет. Разве мог я подумать прелестнейшая Ночь, что встречу вас в вашей собственной стихии! Но тогда, значит, вы видели их так же хорошо, как и я, и были настолько мужественны, что даже пошли за ними вслед?
— Видела… кого? Пошла… за кем? — спросила Минна, надеясь, что сейчас он откроет ей причину ее страха и тревоги.
— Блуждающие огни, что плясали над бухтой, — ответил Холкро. — Но только это не к добру, вот увидите. Ведь вы хорошо знаете, что говорится в старой песне:
Там, где пляшут они,Гробовые огни,Будь то ночью, в тени,Будь то солнечным днем, -Бездыханное тело мы там найдем.
Я прошел уже полпути, желая взглянуть на них, но они исчезли. Мне показалось, правда, что кто-то оттолкнул от берега лодку… Должно быть, отправился на дальние промыслы. Да, хотел бы я, чтобы добрые вести пришли от наших рыбаков, а то сначала Норна в гневе покинула нас, а теперь вот эти блуждающие огни! Господь спаси и помилуй! Я старик и могу только желать, чтобы все кончилось благополучно. Но что с вами, милая Минна? Слезы на глазах! А теперь при свете луны я вижу, клянусь святым Магнусом, что вы еще и босиком! Неужели во всей Шетлендии не нашлось достаточно мягкой шерсти на чулочки для этих прелестных ножек, таких беленьких в лунном сиянии? Но вы молчите? Рассердились, быть может, — прибавил он более серьезным тоном, — на мои шутки? Ну как не стыдно, неразумное вы дитя! Ведь я старик, годился бы вам в отцы и, правда, всегда любил вас как родную дочь.
— Я не сержусь, — произнесла наконец Минна, с трудом заставляя себя говорить, — но разве вы ничего не слышали, ничего не видели? Ведь они должны были пройти мимо вас.
— Они? — переспросил Клод Холкро. — Кто это они — блуждающие огни, что ли? Нет, они мимо меня не проходили. Они скорее пронеслись мимо вас и коснулись вас своими тлетворными чарами: вы сами сейчас бледны как привидение. Но идите-ка сюда, — прибавил он, открывая одну из боковых дверей дома. — Прогулки при лунном свете больше подходят для таких престарелых поэтов, как я, чем для молоденьких девушек, да еще столь легко одетых. О юная дева, остерегайтесь так беззаботно выходить навстречу ветрам шетлендской ночи — они несут на своих крыльях больше дождя и снега, чем ароматов. Но входите же, дитя мое, ибо, как сказал достославный Джон, или, вернее, как он не говорил, так как сейчас я не могу припомнить в точности его строчек, а как сказал я сам в прелестном стихотворении, написанном, когда моей музе было от десяти до двадцати лет.
Пусть девицам сладко спитсяДо тех пор, пока денницаНе взойдет на небосвод,Роз багрянцем не зажжет,Не осушит трав росистыхИ ковер цветов душистыхДля девичьих нежных ногНе постелет на лужок.
Но как же дальше? Подождите, я сейчас припомню…
Когда Клодом Холкро овладевал дух декламации, он забывал время и место и способен был продержать свою слушательницу добрых полчаса на холодном ночном воздухе, приводя поэтические доводы в пользу того, что она давно уже должна была бы быть в постели. Но Минна прервала его. Судорожно ухватившись дрожащими руками за старого поэта, словно боясь упасть, она с настойчивой серьезностью, хотя еле слышным голосом спросила:
— А вы никого не заметили в той лодке, что вышла в море?
— Вот так вопрос! — воскликнул Холкро. — Разве мог я заметить кого-либо? Издалека и при неясном свете луны я только-только мог разглядеть, что это лодка, а не дельфин.
— Но ведь кто-то должен был находиться в ней? — повторила Минна, еле сознавая сама, что спрашивает.
— Несомненно, — ответил поэт, — суда редко идут против ветра по своей собственной воле. Но входите же, оставаться дольше на дворе — безумие. А теперь, как говорит королева в старинной трагедии, которую снова поставил на сцене наш досточтимый Уил Давенант: «В постель, в постель, в постель!»
Они расстались, и слабеющие ноги еле донесли Минну по извилистым переходам замка до ее комнаты, где она осторожно улеглась рядом со все еще спавшей сестрой, терзаясь самыми ужасными предчувствиями. В том, что она слышала голос Кливленда, Минна была убеждена: слова песни не оставляли на этот счет никаких сомнений, и хотя она не была столь же уверена, что человек, горячо споривший с ее возлюбленным, был юный Мертон, она не могла избавиться от мысли, что это был именно он. Стон, которым завершился поединок, то, что, как ей показалось, победитель унес на плечах свою бездыханную жертву, все как будто подтверждало роковой исход столкновения. Но кто из соперников пал? Кто встретил кровавую смерть? Кто одержал роковую и страшную победу? На эти вопросы еле слышный голос внутреннего убеждения нашептывал Минне, что Кливленд, ее возлюбленный, в силу всех своих физических и моральных свойств, имел больше шансов выйти невредимым из схватки. При этой мысли Минна почувствовала невольное облегчение, но сейчас же почти с ненавистью укорила себя за подобное чувство, с ужасом и горечью вспомнив, что тогда ее возлюбленный — преступник и счастье Бренды разбито навеки.
