Самуил Яковлевич, любивший Сашу Черного, хохотал и больше не уговаривал меня стать детским писателем.
Однако мне пришлось еще раз иметь касательство к детской литературе. В эти дни один из сотрудников городской хроники, взяв с меня обещание хранить тайну, передал мне просьбу… Л.Чарской – известной детской писательницы, писавшей для молодых девиц от 10 до 16 вет а дореволюционные годы. Сейчас она бедствовала и голодала: она пробовала писать в новую эпоху под псевдонимами, – ее печатали! – но гонорар приходилось получать «на паспорт», то есть на свое удостоверение личности. Деньги выплачивали, но ее литературное имя было столь одиозным в партийных кругах, что в конце концов ее печатать перестали. Она хотела узнать, что я могу посоветовать ей в данной ситуации. Не умирать же ей с голоду! Мне было искренне жаль Чарскую.
В молодые годы я был начитан в детективе, а в 20-е годы – в «детективах дипломатических документов». Я передал Чарской следующий совет:
«Пусть имя Чарской номинально умрет. Ей следует найти родственника или друга, который будет печатать ее рассказы под своим именем и, может быть, станет известным детским и юношеским писателем. Он будет иметь „славу“ и, конечно, часть гонорара, а настоящий автор – Л. Чарская, не будет нуждаться. Иного выхода я не вижу».
Последовала ли Чарская моему.совету, не знаю. Вспоминаю еще одного поэта-писателя с одиозным именем. Это был Александр Тиняков, принадлежавший до революции 1917 года к группе символистов, издавший в свое время книгу стихов. Он печатал свои стихи в «Новом времени» Суворина, и в новом социалистическом мире ему не было места. Весь серый – серая оборванная шляпа, серое лицо, серо-седые лохмы волос, серое оборванное пальто, серые от грязи старые рваные ботинки – таким он стоял в солнечные дни у коней Клодта на мосту через Фонтанку и продавал книжечки своих стихов прохожим. Те, кто знали его, покупали его стихи всякий раз, когда видели его на Аничковом мосту. У многих собралось по 10-15 таких книжечек. В конце 20-х или начале 30-х годов он исчез, как исчезли многие в эти дни.
Своеобразное место в наших с Юрием литературных знакомствах занимает Василий Андреев. Это был честный реалист, писатель большого таланта, видевший и знавший изнанку советской жизни и тех лет. Он принадлежал к числу писателей, о которых Юрий Тынянов говорил: «Если ты ушиблен эпохой, не охай». Вася Андреев не охал, но пил, как вкушали «от зеленого змия» и многие другие – писатели и не писатели, которые, разочаровавшись в революции, не застрелились, не повесились или не отравились.
Он любил приходить к нам домой. У нас он читал свою пьесу «Волки» о нравах советских низов. «Волки» были поставлены театральным кружком в клубе Профсоюза работников просвещения в бывшем Юсуповском дворце на Мойке 94, где в 1916 году «порешили» Распутина, – но пьеса была снята с репертуара по «идеологическим» причинам после первого же представления. У нас же он читал повесть «Серый пиджак», о чем я уже упоминал.
Запомнилось, как, возвращаясь однажды с Шурой и с Юрием из кино, мы наткнулись на Васю Андреева. Он был в растерзанном виде, «еле можаху». Мы не могли бросить нашего друга на произвол судьбы и подхватив Васю под руки, довели его до трамвая. Было около 11 часов вечера. Трамвай шел пустым. Кондукторша, молодая девушка с книжкой в руке, встретила нас у входа. «Пьяных не беру», – решительно заявила она. Но Вася успел прочесть обложку книги: «Серый пиджак». «М-м-моя книга! – промычал он. – Я писал ее!»
Кондукторша ахнула и пропустила нас в трамвай. "Так это тот самый Василий Андреев? Это он написал «Серый пиджак»? " – растерянно спрашивала она. Мы дружно подтвердили, что это «тот самый», и она в конце концов поверила нам, в особенности Шуре. Она раза два подходила к Васе, лежавшему бесформенной массой на сиденье, и всматривалась в его лицо. По молодости лет она не могла поверить, что известный писатель может так пить. На остановке она задержала трамвай, чтобы мы могли не спеша вытащить Васю из вагона.
Васе Андрееву я обязан знакомством с Александром Грином. Он только что выпустил «Алые паруса» и «Сердце пустыни», и романтическая молодежь сходила с ума от них.
О Грине знали, что он был эсером в 1905 году, дезертировал из армии, был «смертником», но приговор был смягчен, и он отделался ссылкой. Он стал писателем еще до революции, но только «Алые паруса» дали Грину всероссийскую и даже мировую известность.
В фантастической, «очарованной», «воображаемой» стране, которую описывал Грин в своих романах, люди были честными, добрыми, великодушными. Они уважали друг друга, не боялись говорить свободно, и это было как раз то, чего не знали в Советской стране. Читатели Грина, в особенности молодежь, отдыхали душой в фантастической стране Грина. Отсюда огромная популярность Грина и любовь к нему. Он стал кумиром молодежи, получал от издательств огромные гонорары, но они не задерживались в его руках.
В один прекрасный день Вася явился ко мне и попросил взаймы денег. Зная его повадки, я или Юрий давали обычно в таких случаях 10 рублей (пол-литра и закуска). Но Вася сказал, что он пришел с Александром Грином, который ждет в садике напротив дома. Я бросился с Васей на улицу к Грину, захватив все деньги, какие были у нас дома. Вася познакомил меня с Грином, и я так искренне и с таким увлечением хвалил «Алые паруса», что угрюмый и сумрачный Грин оттаял. Он сказал, что не получил гонорара в издательстве в назначенный день (это бывало сплошь и рядом со всеми авторами), и у него недостаток в деньгах. Я дал 100 рублей, и мы дружески распростились.
Но на следующий день Вася явился снова и опять просил «дать взаймы». Денег у меня не было, и я с трудом наскреб десятку.
В тридцатые годы Вася Андреев «исчез». О судьбе его в Союзе писателей ничего не было известно.
С Осипом Эмильевичем Мандельштамом, чье имя мне стало известно в годы Первой мировой войны, когда его первый сборник стихов «Камень» (1914) дошел до Киева, я познакомился в Союзе поэтов в 1923 году. Знакомство это продолжилось. Я помню, что при встречах и беседах с ним мы говорили много о Петербурге и о поэзии Петербурга, так как первый сборник стихов Мандельштама «Камень» неотделим от этого города. Осип Эмильевич радовался каждому поклоннику своих стихов, и так как я был усердным и восприимчивым слушателем, то он, изредка бывая в «Ленинградской правде», всегда заходил ко мне. Он вполголоса читал стихи – как вошедшие, так и не вошедшие во второй его сборник «ТпхНа». Я слушал с великим удовольствием, хотя мне было сначала неясно, почему Осип Эмильевич так часто ищет вдохновения в античности, в Древней Греции в особенности. Но потом я понял, что он вспоминал разлом и гибель старого мира, крушение его под напором варваров, пророчески видел будущее – гибель цивилизации и гуманизма. Гражданская война, система военного коммунизма, НЭП – все эти разломы хода истории тревожили его. У Осипа Эмильевича в эти годы сложилось ощущение мировой катастрофы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
