поправил и поглядел на свечу. Она догорала. «Успеть бы!» – тревожно подумал. И вдруг ему представился солнечный день, Лысая гора, река, необъятный простор лугов и полей, и они с Варей, карабкающиеся по песчаной круче… Вот счастье! Вот она, жизнь-то!
Легко вздохнул и без помарок дописал:
А тут – дары земные,Дыхание цветов.Дни, ночи золотые,Разгульный шум лесов,И сердца жизнь живая,И чувства огнь святой,И дева молодаяБлистает красотой!
Свеча догорела, пламя взметнулось и погасло. Не хотелось вставать, двигаться. Холодный жесткий топчан показался ужасен. Склонив голову на руки, он так и заснул за столом, над стихами.
Глава десятая
Тише! О жизни покончен вопрос…
Больше не нужно ни песен, ни слез.
И. Никитин
1
Наконец закончились все приготовления, и Анисьина свадьба была назначена перед масленицей – на пестрой неделе.
В день свадьбы Кольцов сидел у себя в мезонине и прислушивался к веселому шуму, который происходил внизу. Даже во дворе шла суматоха: работники выводили из конюшни лошадей, чистили их, расчесывали гривы и вплетали в них алые ленты.
Среди дня стали одевать невесту. Румяные хохочущие девицы бегали с утюгами и платьями. Работник поймал в конюшне голубя и на пне-дровосеке отрубил ему голову.
«Все по обряду, – отметил Кольцов. – Сейчас, значит, обувать будут… В один чулок деньги положат, в другой – маку, а голубиное сердечко под левую пятку, чтобы детки родились кроткие, голубиного характера…»
А вот и мать заголосила. Алексей догадался, что приехали за невестой. Он поглядел в окно. Возле ворот стояла разубранная лентами и бумажными цветами женихова тройка. Поезжане под руки вывели одетую под венец Анисью. За нею шла мать. Кольцов увидел, как Анисья, благодаря за родительскую хлеб-соль, поклонилась ей в ноги. Мать снова заголосила. Анисья, крестясь, села в сани. Поезжане вскочили за ней, кучер гикнул, и тройка помчалась по улице.
Какое-то время была тишина.
«Ну, Анисья, – беззлобно подумал Кольцов, – шаг сделан. Какова-то будет у тебя жизнь…»
Часа через два, когда уже стало смеркаться, послышались бубенцы и веселые крики возвратившегося из церкви свадебного поезда. Дом наполнился смехом, топотом, восклицаниями. Внизу зашумел пир. Алексей лежал, с тоской прислушиваясь к пьяным крикам и звону посуды, да так за шумом и не услышал, как открылась дверь и в мезонин вошли сестры Анюта и Саша.
– Здравствуй, братец! – лениво пропела Александра. – Все хвораешь?
– Да вот, как видишь, – вставая с постели, слабо улыбнулся Кольцов.
– Что ж, так и не сойдешь молодых-то поздравить? – спросила Анна. – Нехорошо так-то…
– Нет, не пойду, – сказал Кольцов. – Куда мне…
Сестры побыли с минуту и ушли. Пришла маменька, принесла на тарелке пирожка, гусиное крылышко, рюмку мадеры.
– Покушай, детка…
– Спасибо, не хочу, – равнодушно отозвался Алексей.
Внизу закричали, зазвенели разбитые стаканы, зачастил дробный перестук подкованных каблуков. Гости пошли в пляс.
«Хоть бы скорей кончили! – устало вздохнул Кольцов. – Вот расшумелись…»
Он подошел к двери, чтобы плотнее ее закрыть, а она вдруг распахнулась во всю ширь. На пороге стоял отец. Он был пьян и, видно, перед тем как подняться к Алексею, еще выпил и сейчас с хрустом пережевывал закуску.
Кольцов молча глядел на отца.
– Сидишь, сыч? – ухмыльнулся Василий Петрович.
С минуту глядели они друг на друга. Наконец, покачнувшись, старик захлопнул дверь и, что-то бормоча себе в бороду, неверными шагами затопал по лестнице.
2
И вот все песни были спеты, посуда перебита, вино выпито.
Анисью повезли домой, к Семенову.
В наступившей тишине было слышно, как внизу кто-то тыкал пальцем в одну и ту же клавишу фортепьяно. Это раздражало, хотелось крикнуть, чтобы перестали, однако все тело охватила такая слабость, что и пошевелиться, казалось, невозможно. Постепенно он забылся, все посторонние шумы исчезли, и вдруг откуда-то полилась торжественная, суровая и вместе нежная музыка.
«Что это? Что?.. Господи, да ведь это Лангер!..»
В прошлом году Алексей встречал Новый год у Боткина. Огромная столовая с черным резным дубовым потолком была полна криков, смеха, веселых заздравных речей. Читали стихи, пели, поднимали бокалы за отсутствующего Белинского. Вдруг кто-то вспомнил Станкевича.
– Да, – печально произнес Красов, – вот кого мы больше не увидим – незабвенного нашего Николашу…
За столом стало тихо.
– Друзья! – поднялся худощавый бледный человек в скромном черном сюртуке. Это был недавно приехавший из-за границы профессор Грановский. Перед ужином его представили Кольцову, и они много говорили, вспоминая Станкевича, с которым Грановский некоторое время жил за границей. Молодой профессор очень понравился Кольцову, в нем было что-то напоминающее Николая Владимирыча.
– Друзья! – сказал Грановский. – Прервем нашу беседу. Эти минуты молчания мы посвятим памяти нашего милого друга…
Все встали. И вдруг откуда-то хлынула эта ни с чем не сравнимая музыка. Кольцов оглянулся чуть ли не с робостью – так грозна и так величава была она. В ярко освещенной соседней комнате – в белом зале – за роялем сидел Лангер, тот самый Лангер, что однажды уже, в прошлый приезд, на музыкальном вечере потряс Кольцова своей игрой. И снова, как и тогда, ему стало страшно и удивительно: какие мощные, величественные звуки были подвластны этому щуплому, сухонькому человечку! Гигантский поток обрушивался на землю, и не было преграды, которая остановила бы его могучее стремленье…
Лангер кончил играть и встал.
– Что вы играли? – спросил Кольцов.
– Бетховена, – ответил Лангер. – Николай Владимирыч его очень любил.
А дальше снова зашумело веселье. Хлопнули пробки от шампанского, стало жарко. Боткин велел распахнуть балконную дверь. Алексей вышел на балкон и замер: деревья сада, густо облепленные инеем, мерцали, как сказочные дворцы; далеко в черном небе среди серебряных ветвей сверкали яркие звезды.
Вот тут-то он, наверно, и простыл.
3
Утром няня Мироновна принесла чай и долго молча поджимала губы, вздыхала. Алексей понял, что она чем-то недовольна.
– Ты что?
Нянька махнула рукой и сердито отвернулась.
– Нет, все-таки? – не унимался Кольцов.
– Вот те и «все-таки»! – сердито плюнула старуха. – Страм, батюшка, вот что.
И она рассказала, как Семенов, приехав вчера с Анисьей домой, хмельной, конечно, чуть было не побил молодую жену.
– Он ей еще коготки-то покажет! – сказала Мироновна.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
