— Сиди, сиди. Не забуду. Я скажу, когда надо будет уходить. Связь есть?
— Все в порядке. Людочка нас слушает.
— Хорошо. Продолжай держать связь!
Корабль тонул не плавно. Он погружался рывками. Лед пропорол нам левый борт. Льдина вошла в глубь судна, и «Челюскин» висел на ней своим разорванным бортом. Каждые пять-десять минут по всему кораблю раздавался грохот и что-то похожее на судорогу. Вода набегала в носовую часть. Корабль становился тяжелее и носом вперед уходил под лед…
На первом трюме стояла наша «шаврушка». Она была маленькая и легкая, но, тем не менее, для того чтобы спустить ее на лед, нужна была стрела, а лебедка не работала — не было пара. Тогда было решено снять самолет несколько необычным способом. Кто-то сообразил, что, когда палуба и нос корабля сравняются со льдом, надо молниеносно сдернуть «шаврушку» вручную. Так и решили. Никаких митингов и собраний для обсуждения этого решения никто не устраивал. Некогда было.
Конечно, это выглядело как цирковой номер. Все могло кончиться плохо, если бы не четкое руководство нашего замечательного боцмана Толи Загорского. Молодой, тогда ему было тридцать пять лет, он был, как говорят, мужчина в соку. Энергичный, ловкий и складный. У него удивительно хорошо все получалось. В последний момент сдернули «шаврушку». Сдернули в полном благополучии. Порвали только немного ее полотняные плоскости.
В те зловещие минуты, почти сразу же после того, как удалось снять самолет, корабль стал погружаться носом под лед.
Готовая к действиям, появилась моя боевая бригада. Продолжая сообщать Людочке нужные сведения, я начал давать ценные указания. Сидя с телефоном на ушах, я только покрикивал:
— Это возьмите… Это возьмите… Это не забудьте… Ради бога, осторожнее. Относите все подальше от корабля, и в одно место, в одно место все складывайте. Вы, черти, разбросаете хозяйство по всей льдине, потом измучаемся, собирая. В одно место сносите!
Должен сказать, что команда моя оказалась на высоте. Бойко действовали все, но наиболее высокими спринтерскими скоростями выделялся Петя Новицкий.
А выгружаться было совсем не просто. На корабле темнота. Бегут десятки людей. Все тащат какие-то мешки, ящики, разные предметы. Люди торопятся, сталкиваются друг с другом. Все обледенело. Скользко. Под ногами снег и лед. Одним словом, дело малоинтересное…
Что происходило с кораблем — можно было только догадываться.
Он рывками оседал все больше и больше. Бригада заканчивала работу, когда по моему столу покатились круглые карандаши. Крен стал основательным. Появился Владимир Иванович:
— Через десять минут закрывай лавочку. Скажи, чтобы там, на берегу, за нами как следует следили…
Последние слова Людочке Шрадер:
«По приказу Шмидта сейчас оставляем судно. Сходим на лед. Успешно спустили самолет и две шлюпки. До следующей связи ничего не предпринимайте».
Отсоединять провода уже было некогда, и я их безжалостно отрезал.
Всей бригадой мчимся на крышу радиорубки за аккумуляторами. Чертыхаясь, тащим эти многопудовые банки по узким скользким трапам.
Забираю маленький ламповый передатчик. Теперь надо бы забрать чемодан с личными вещами. Увы, времени на это не хватило. Личные вещи так и остались в каюте. Сдернув с крючка полушубок, нахлобучив шапку, выбегаю на лед.
Прыгают с большой высоты Шмидт и Воронин, На наших глазах гибнет Борис Могилевич. Он замешкался на корме, присел для прыжка, но поскользнулся и не успел встать.
Быстро поднималась корма. Покатились оставшиеся бочки. В серых сумерках происходило страшное — погибал наш корабль, наш дом. Прижавшись обмороженной скулой к ледяной лупе своей кинокамеры, снимал эти кадры, которые потом увидел весь мир, наш оператор Аркадий Шафран. Страшные кадры — корабль уходил под лед. Скрежет, грохот, летящие обломки, клубы пара и дыма. Все было кончено.
Из майны, куда ушел корабль, вынырнула мерзкая зеленая льдина. Плоская, изъеденная морскими течениями, она, вероятно, дрейфовала вместе с «Челюскиным». Льдина пришла как последнее известие из морской пучины, словно сказав нам: это все…
Сжатие продолжалось, и место, где стоял корабль, закрылось надвинувшимся льдом. В ледяном вале торчали бочки, обломки досок, бревен, раздавленные шлюпки.
Уже в темноте происходила перекличка. Иногда отвечали не сразу. Люди были рассеяны между торосами льда. Тогда начинали тревожно звать сразу несколько голосов. Не дозвались одного — Бориса Могилевича.
Мы, радисты, без приказа понимали, что от нас требуется и чего от нас ждут. Да и все понимали, что надо делать…
Темно. Поземка. Трескучий мороз. Разумеется, в таких условиях надо, прежде всего, укрыть людей. Это было совсем не просто. Все необходимое для строительства спасено, но в кутерьме выгрузки разбросано по льдине и частично уже заметено снегом. Где топор? Где лопаты? Не сразу найдешь нужные инструменты и материалы…
Вспотевшие, мокрые от неистовой работы, люди снова набрасываются на то, что осталось от «Челюскина». Люди не чувствуют ни тридцатиградусного мороза, ни ветра. Начинают сооружать палатки. Мне же предстоит срочно добиться связи с материком.
На три топора огромный спрос, но для радио получаем топор вне всякой очереди.
Радиобригада занята установкой мачт. Видимость нулевая. Где колышки? Помощников много, но дело движется медленно. Колья пробивают снег, но, дойдя до льда, не хотят держаться.
Мачта была жиденькая и изгибалась на ветру, как удочка. Бегающие в сумерках и пурге, отворачивающие лица от ветра люди налетали на оттяжки радиомачты, выдергивали колышки. С таким трудом установленная мачта грозила упасть. В конце концов, кое-как мачту все же установили.
Теперь — черед аппаратуры. Она сложена в палатке Факидова, переполненной женщинами, детьми и ослабевшими. Разворачивать аппаратуру — значит выставить их на мороз. На такое я решиться не мог.
Отправляюсь к Шмидту. Докладываю. Ответ, разумеется, именно тот, какого я и ждал:
— Женщин и детей не трогать. Под радиостанцию занять первую построенную палатку.
Первым справились со своим делом Сергей Семенов, Ширшов, Гаккель, Громов, Шафран, Хмызников, Решетников. Построились и завалились спать. О решении Шмидта они, конечно, ничего не знали, и я решил быть деликатным, попросив для начала выделить «уголок для радиостанции». Не выгонять же хозяев палатки на жгучий мороз! Потеснились. Немедленно легли в два этажа, но место выделили.
Договорившись с хозяевами, начинаю вносить аппаратуру: аккумуляторы, передатчик, всякую мелочь. В углу, на коленях, приступаю к сборке радиостанции. Освещение небогатое — фонарь с разбитым стеклом. Наш общий любимец, художник Федя Решетников, следит за моими руками и светит мне фонарем. Приходится работать без рукавиц. Плоскогубцы, нож, провода обжигают руки. Изредка грею в рукавах одеревеневшие пальцы, но обогреваются они плохо. Тепла и в рукавах маловато. Начинает то ли подсыхать, не то подмерзать мокрое от пота белье. Затекают колени, но, несмотря на все неудобства, надо терпеть. Палатка так плотно набита людьми, что даже протянуть ноги невозможно.
