Крым и южные области князь желал превратить в сад империи. «Это чудесное и невероятно плодородное место», — писал он Екатерине. 5 августа 1785 года он опубликовал обращение к крымским землевладельцам, в котором требовал сажать сады: «Возделывание земли я считаю первым источником богатства». Незасеянная же земля — «позор для хозяина, свидетельство его нерадивости»[529].
Для того чтобы «ускорить заселение Перекопской степи и подать пример», Потемкин сам взял леса и 6000 десятин земли «для посадок сахарного тростнику». Ведавших сельским хозяйством Крыма профессоров Ливанова и Прокоповича и ботаника Таблица он отправлял осматривать все новые земли. Он приказал Корсакову построить мосты, чтобы упростить добычу соли; послал инженеров разведывать залежи каменного угля на Донце и под Луганском; в Тавриде постоянно находился специалист по горному делу.[530]
Стремление использовать свои имения в качестве торговых факторий между севером и югом было почти навязчивой идеей Потемкина. «Барки, привозящие продовольствие и припасы для херсонского флота из [белорусских] имений и факторий князя Потемкина, возвращаются груженные солью», — сообщал в Париж французский дипломат.
Чтобы освоить пустынные крымские и запорожские степи, поощряя торговлю и строительство мануфактур, Потемкин стремился раздавать земли, особенно иностранцам. В этом он тоже отдавал предпочтение англичанам. Английскому посланнику он говорил, что «русские мало способны к коммерции и он всегда придерживался мнения, что внешнюю торговлю империи должны обеспечивать исключительно англичане».[531]
Потемкин добился того, чтобы земли никому не раздавались без его одобрения. Освоить огромные территории можно было множеством способов: в первую очередь он жаловал обширные имения чиновникам (например, своему секретарю Попову и своему союзнику Безбородко, который пришел в восторг, получив «почти царское» имение), друзьям-иностранцам, казакам или перешедшим к нему на службу татарам — он лично раздал 73 тысячи десятин на материке и 13 тысяч на полуострове.[532] Если хозяева хорошо справлялись с поставленной перед ними задачей, светлейший освобождал их от податей, как, например, троих студентов, изучавших сельское хозяйство в Англии: «за большие успехи».[533] Многие иностранцы, от генуэзских дворян до английских леди, забрасывали Потемкина проектами и просили земли, но получали ее только если их планы казались князю разумными.
«Я имею, князь, большое желание приобрести здесь имение», писала ему из Крыма графиня Крейвен.[534] Дочь графа Беркли, она, подобно герцогиням Кингстонской и Девонширской, была героиней лондонских скандальных газет, но эта талантливая и независимая женщина была еще и отважной путешественницей и одним из первых авторов путевых записок-бестселлеров. Недолгое время она была замужем за пэром Англии, затем вступила в связь с французским посланником в Лондоне, а позже отправилась путешествовать в обществе молодого друга, посылая красочные описания поездки своему поклоннику, маркграфу Анспаху, зятю Фридриха Великого. Эти письма составили опубликованное ею «Путешествие через Крым в Константинополь». Свое географическое, любовное и литературное путешествие она закончила в 1791 году, выйдя замуж за Анспаха (с которым переписывался и Потемкин) и породнившись таким образом с королевским домом.
Элизабет Крейвен встречалась с князем в Петербурге и отправилась в Крым по его совету. Увидев, какие возможности дает приобретенный Россией край, она предложила: «Я создам здесь колонию из моих добропорядочных и предприимчивых соотечественников [...] Я была бы счастлива иметь собственный участок процветающей земли: Признаюсь, князь, я мечтала бы иметь два поместья в разных местах Тавриды». Апеллируя к его романтизму, она называла свое желание «прекрасной мечтой». При этом графиня умоляла князя «не сообщать о ее пожелании г-ну Фицгерберту» (преемнику Харриса на посту английского посланника в Петербурге), равно как и «никому из соотечественников», вероятно, не желая увидеть эту новость в лондонских листках. Чтобы напомнить Потемкину, с кем он имеет дело, она подписывала каждое письмо «Элизабет Крейвен, супруга пэра Англии, урожденная леди Элизабет Беркли». Ответ Потемкина неизвестен, но Крейвен так и не обосновалась в Крыму. Возможно, князь нашел ее красноречие чрезмерным, а планы — несерьезными.[535]
Князь мечтал сделать свои губернии краем цветущих полей и садов и наполнить его промышленностью: теперь ему требовались не солдаты, а агрономы. В письме к доктору Циммерману Екатерина цитировала его слова: «В Тавриде должно без сомнения, во-первых, завести хлебопашество и шелковых червей, следовательно и насадить шелковичных деревьев. Можно бы делать в Тавриде сукно [...], так же и сыры, коих не делают по всей России. И разведение садов, а особливо ботанических [...] Для всего оного люди знающие необходимы».[536]
Когда испанский офицер Антонио д’Эстандас попросил выделить ему имение, чтобы устроить под Симферополем фарфоровую и фаянсовую фабрику, князь тут же приказал губернатору «отвесть ему земли сколько потребно, но с обязательством [...], что точно и без промедления сии фабрики учреждены будут». Считая Крым идеальным местом для производства шерсти, он уверял Екатерину, что здесь можно будет перегнать европейских скотоводов.[537]
Самодержец и предприниматель в одном лице, князь сам управлял различными производствами, в том числе шелка и вина. Решив организовать шелковую мануфактуру (в Астрахани у него уже работало хорошо отлаженное предприятие), он заключил соглашение с итальянским графом Пармой об устройстве фабрики на большой территории. Князь перевез двадцать крестьянских семей из своих российских поместий, обещав через пять лет доставить еще двадцать, и ссудил графу 4 тысячи рублей. Чтобы под держать производство, он скупал по повышенной цене весь шелк, производившийся в области. Что же касается до успеха этого предприятия, то в начале XIX века Мария Гатри констатировала, что шелк, который производит усердный граф Парма — отличного качества.[538]
Рынком крымского шелка князь хотел сделать Екатеринослав. 340 тысяч рублей было потрачено на заведение чулочной фабрики, и скоро он послал императрице пару чулок — таких тонких, что они умещались в скорлупе грецкого ореха. «Ты, милосердная мать, посещая страны, мне подчиненные, увидишь шелками устлан путь», — писал он.[539]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
