Проехав какое-то время в свите вицемеистера, Лю-сти-Фло не выдержал и поскакал вперед по правому боку от железной свиньи, но не успел он далеко отъехать, как раздался страшный удар и грохот, означавший, что немецкое войско сошлось с русским. Тотчас вспыхнул новый поэтический образ: «Треск и удар был такой, что казалось — лед на озере двинулся с грохотом… Сшиблись два войска, и вот — будто пошел ледоход… Грохот такой нестерпимый поднялся, словно бы лед на озере весь поломался…»
Он приблизился к месту сшибки, и две стрелы одна за другой просвистели прямо возле его лица. Русские обильно обстреливали немцев из луков. Мысли, оперенные образами, как стрелы, свистели в голове у Петера из Дюсбурга: «И, словно пчелы над ульями, русские стрелы свистели, но запугать они рыцарей так до конца не сумели… Рыцари-братья русских стрелков под себя подмяли, копытами их… та-та-та-та-та-та… потоптали… Лед под ногами войск стонал и шатался, быстро из белого в красный от крови он превращался…» Следующий образ так обрадовал сочинителя, что он весело захохотал. Надо было только превратить его в стихи. Значит, так… Как на свадебном пиру, завтрак быстро переходит в обед, а обед в ужин, так же проходила эта битва — быстро, стремительно и весело. «Недалеко было от завтрака до обеда… а за ужином уже ожидала победа…» Что-то в этом роде. Так-так… Хороший образ, надо будет его как следует развернуть. Ледяная свадьба. Ледовая песня жениха. Жених — вицемейстер Андреас. Невеста — сама Святая Мария Тевтонская. Подарок ей — победа над русскими варварами. Свадьбу играет епископ Герман. Надо ли вот вписывать туда эту темную лошадку, барона Росслина?.. Пока не буду, а если потом скажут вписать — впишу. Итак, что там получается?
Голова его пылала, он то отъезжал в сторону, то пытался пробиться туда, где гремело оружие и ревели глотки дерущихся. Рваные строки летали вокруг него, шелестя крыльями и издавая хищный орлиный клекот, но никак не хотели ложиться в гордый и благородный размер, вырывались из рук, клевали его в затылок и в щеки, кричали и царапались. «Лопнула с треском оборона русских, как скорлупа ореха… Стало… тра-та-та-та, тра-та-та-та… не до смеха… Доблестный клин тевтонский в русское войско проник… Час победы настал… тра-та-та-та… сладостный миг…»
Весь охваченный переплавкой происходящего в образы и строки Люсти-Фло почти сам не заметил, как конь под ним пал, неведомо — кем и как убитый, просто вот Петер сидит в седле, а вот он вдруг заметил, что ходит своими ногами, а бело-пегая бездыханная туша лежит неподалеку. «Люди и кони лежали на льду повсеместно… Кровью дымясь… а души взлетали от них бестелесно… В круговороте сраженья иной мог и не заметить, что давно уж убит… А какая же рифма к «заметить»?.. В буре сраженья иной мог и не понять, что давно уж успел добычею смерти он стать…»
Без коня Петеру даже легче оказалось перебегать с места на место и уклоняться от возможных ударов. Впрочем, на него и так мало кто обращал внимания, разве что только стрелы, коим безразлично было кого жалить — воина или шпильмана. И Люсти-Фло, полностью оправдывая свое прозвище, мелькал то там то сям, его чуть было не утянуло вместе с головой и плечами свиньи в глубокую русскую западню, потом он очутился в самой середине немецкого войска, в самой гуще пеших кнехтов, где лишь несколько рыцарей были на конях. Здесь Петер пережил удар, который прошелся по всему войску мощной волной. В тревоге он ожидал объяснения, и оно вскоре последовало. Оказалось, князь Александр находился не с основным войском, а наскочил с левого крыла и ударил своей конницей, проломив железные ряды. Потом точно такой же удар воспоследовал справа — оказалось, что и оттуда наскочили русские.
— Что же это? — с недоумением обращался шпильман к окружающим его кнехтам и рыцарям. — Я думал, мы уже победили!
До него никому не было дела, лишь Томас фон Гроб грубо крикнул ему:
— Проваливай отсюда, Люсти-Фло! Здесь тебе не место!
И Петер послушался. Его одолел страх, который передался ему от фон Гроба. Страх гнал его сквозь смыкающиеся ряды кнехтов, а грохот и треск внутри свиньи усиливался. Оглянувшись, хронист ордена успел увидеть, как раскалывается надвое шлем Томаса фон Гроба и янтарно-желтый мозг молодого рыцаря выскакивает наружу. Это могло означать лишь одно — что русские пробились уже в самую середину тевтонского войска, разрезая его пополам. «Видно мне было, как рассекаются шлемы… Как рассекаются мощные, крепкие шлемы… С хрустом ломаются, как бы то ни было, шлемы… Мозг вылетает сквозь распотрошенные шлемы…» — заело в голове у шпильмана. Страх и ужас одолели его столь сильно, что он уже едва мог что-либо соображать, а уж со стихами и вовсе было худо. Он ненадолго прижался к бронированной ноге Генриха фон Нимма, но и того сразил мощный молот русского рыцаря, выскочившего словно из-подо льда, и фон Нимм рухнул прямо на Петера, так что тот едва успел увернуться и лишь сильно ушиб плечо о тяжеленные доспехи Генриха.
Весь забрызганный кровью, с выпученными глазами Люсти-Фло нырял под брюхами коней, протискивался сквозь ряды кнехтов, проскальзывал у кого-то под ногами, стремясь поскорее уйти оттуда, где гибнет доблестное тевтонское воинство. Его чуть было не растоптал Себастиан фон Лильвард, который яростно продирался сквозь строй, чтобы принять участие в схватке. Но постепенно Петер очутился в заднем правом окороке свиньи, где стояли братья фон Бранау, Гюнтер фон Моронг и Йорген фон Вайнененде. Здесь пока еще было спокойно, и Люсти-Фло обратился с вопросом к фон Моронгу:
— Что происходит?
— Боюсь, нам крышка! — дико осклабился в ответ Гюнтер. — Они побеждают. Пауль фон Ракк двинул вперед свои эстонские полки, но едва ли трусливые эсты способны на что либо, кроме ловли рыбы. Пожалуй, нам скоро следует подумать о том, как бы унести ноги.
Услышав такое, шпильман поспешил расстаться с фон Моронгом и стал пробовать окончательно выбраться из смертельно раненной свиньи. И ему почти удалось это, но вдруг он вновь оказался в гуще войска, но теперь уже — войска бегущего, пятящегося, топчущего самого себя. Обезумев, люди готовы были колоть и бить друг друга, лишь бы поскорее унести себя отсюда. Оказалось, что эстонцы фон Ракка, едва вступив в сражение, и впрямь дрогнули, побежали, окончательно разрушили немецкий строй и, отколов от него значительную часть, тащили немцев теперь куда-то вбок и назад, к берегу, в сторону узкого пролива между верхним и нижним Пейпусом.
С ужасом Люсти-Фло вспомнил слова вицемейете-ра о том, что там — самое опасное место, там можно провалиться под лед. Но толпа волокла его за собой, и он ничего не мог с этим поделать, разве что только постараться выскочить поперед бегущей толпы, ибо на нем не было тяжелых доспехов, лишь легкая коль-чужка, и он мог успеть проскочить впереди всех до того, как они провалятся. «Дрогнули эсты… только бы лед не треснул… в ужасе немцы бежали… льдины под ними трещали… храбрые в наступленье — жалкие в отступленье… им бы всем сбросить доспехи, но времени нет на доспехи…» — стучало в мозгу у хрониста. Рифмы рождались сами собой, вились, как мошкара, гасли и осыпались.
И он наконец выбрался из общего строя и бежал впереди всех. Оглянувшись, он мельком заметил, что среди бегущих и оба брата фон Бранау, и фон Моронг, и фон Вайненеде, и даже Вильгельм фон Скрунд, который, помнится, был почти в самой середине свиного зада, около датчан.
«С мыслью одною — дойти бы до твердого брега… Очень хотелось бы отдыха и ночлега… Лишь бы уйти живым, живым, живым!.. Хочется жить, очень хочется быть живым!..»
Впереди он увидел берег, а на берегу стояли люди, и эти люди что-то кричали, размахивая руками, а между людьми на берегу и бегущим немецким войском по льду шли русские монахи, спеша куда-то, дикость какая-то!.. Или это уже потустороннее видение? Вот монахи встали, обратились лицом к Петеру. У одного в руках была икона, у другого — зажженная лампада. Конечно, это видение! Расстояние между ними стремительно сокращалось, а сзади уже слышался топот коней, на которых с поля битвы улепетывали храбрые рыцари ордена дома Святой Марии Тевтонской… И вдруг — кр-р-р-рак! Чудовищный треск, хруст, стон огласил окрестности, и, оглянувшись, Люсти-Фло увидел, как бегущее за ним следом воинство проваливается под лед озера Пейпус. Крушение льда мгновенно добралось до ног шпильмана, и он не успел отпрянуть — в следующий же миг очутился в ледяной воде. От неожиданности и внезапного мокрого холода зашлось дыхание. «Вот как закончился этот свадебный ужин… Незачем утопленнику бояться, что окажется он простужен…» — весело и глупо мелькнуло в голове сочинителя. Даже легкая кольчуга потянула его на дно, и он с величайшим трудом, любя жизнь, все же выбрался резкими рывками на поверхность воды, хотел заорать, но не мог даже вдохнуть — такой мощной судорогой свело ему легкие. В глазах все стало сначала ярко-голубым, потом синим, потом лиловым. Он подобрался к краю льдины, схватился за ледяной обрыв, из последних сил стал подтягиваться. «Смерть приходит вот так… Станет тихо вот так… И вот так, вот так…» Кто-то подхватил его под локти и стал тащить из воды на лед. Он глянул и увидел двух русских монахов…
