— Пей, — повторил нелюдим.
Он хотел увидеть ее, прекрасную, любимую, прежнюю. И лишь потом довести дело до конца.
Эпилог
1Он убил ее прежде, чем она успела заговорить.
Даже с разорванным горлом его тело было прекрасно. Таисья поправила подушку под головой Тисса, прикрыла полотенцем рваную рану, оглянулась на звереныша — девочка сыто посапывала на лавке. Улыбнулась:
— Какая хорошенькая. Спи.
Завязала в пучок растрепанные волосы. Огладила ладонью свои большие белые груди, оставляя на них алые полосы, — она знала, что это его кровь, но эта кровь лишь возбуждала женщину. Груди напряглись, она почувствовала знакомую дрожь в коленях, удивленно вскинула брови. Присела на лежанку рядом с мертвым мужем. Коснулась кончиками пальцев его острого колена. Потом прохладного бедра. Потом… «Какая она маленькая, сморщенная, эта его висюлька… Славная… Что это? Зачем? Он же мертв, а я…» Таисья отдернула руку, поражаясь тому странному звенящему чувству, которое переполняло грудь. Она никогда не испытывала ничего подобного. Она отвернулась. Чем больше она смотрела на Тисса, тем сильнее звенело в груди. О! Ради этого чувства можно было пойти на все.
Даже на смерть.
Она потянулась, словно объевшаяся лесная кошка — как хорошо, как славно было освободиться от той тяжести, которая долгие годы прижимала ее к земле. Снова благодарно взглянула на спящую девочку. «Как все-таки похожа… На нелюдима», — подумала Таисья. Поежилась от холода. Поискала глазами невесть куда заброшенное платье — вот оно, возле печи. «Надо бы одеться», — вяло подумала она. Ей вовсе не хотелось напяливать на себя эту надоевшую за долгую жизнь человеческую кожу.
Но платье все-таки одела, потом подошла к лавке, погладила вурденыша по грязным волосам.
«Нет, ну вылитый нелюдим».
Значило ли это, что он, Ай-я, их дети…
Да! Да! Да!
Таисья усмехнулась.
Тисс умер, но Тисс был человеком. Жалела ли она о его смерти? О да! Но скорее чувствовала странную, необъяснимую радость… И гордость.
Он — человек.
Он убил ее прежде, чем она успела заговорить. Он все-таки отвернулся, когда она, даже не вылакав плошку до дна, вдруг захрипела, вздрогнула всем телом, забилась лохматой головой о доски пола, о ножки стола, о его подставленную ладонь — он вовсе не хотел, чтобы ей было больно.
Он хотел так мало…
Запомнить ее другой…
Он — человек.
Сколько же нас?
Сытых и голодных, смелых и трусливых, любящих, ненавидящих, уже познавших жажду и еще только предчувствующих ее?
«Я должна знать», — подумала Таисья, облизнув солено-сладкие губы.
Она улыбнулась.
Сегодня праздник, и она будет веселиться вместе со всеми.
И Тисс будет вместе с ней.
Он убил ее прежде, чем она успела заговорить. Услышав стон, нелюдим торопливо обернулся к Ай-е, зажал ладонью рот:
— Тсс! Молчи.
Удивленно скользнул взглядом по обнаженному телу. Да, теперь это была Ай-я, жена. Ее глаза испуганно, непонимающе, жалко смотрели на него.
— Это я, — глупо сказал охотник, — не бойся. Молчи.
Свободной рукой потянулся за ножом.
— Ты вурди, — без всякой злости сказал нелюдим.
Женщина моргнула.
— Ты знала, да? — спросил Гвирнус, вовсе не желая слышать тех слов, которые она пыталась сказать ему, — он чувствовал, как шевелятся под его ладонью горячие сухие губы…
— Тсс! Они… Они все равно убьют тебя. Тебя и…
Он умолк, и сам еще не веря тому, что собирался сказать. В глазах Ай-и мелькнул ужас — она поняла его и без слов.
— Я… не трону их, — сказал нелюдим.
Райнус, Аринка…
У него еще теплилась надежда, что дети…
Его дети.
Не его — их.
Да. Он уйдет. Уйдет, чтобы унести эту надежду с собой.
Он уйдет, но сначала убьет вурди.
— Никто не узнает, — сказал охотник. — Никто не тронет тебя… Я сам…
— Смотрите-ка! Таисья!
— Эй, Таисья! А где же Тисс?
— Сходила бы, что ли, за Ай-ей. А то вон на детях ихних лица нет.
— А твой-то хорош! С утра, вишь, морду нацепил!
— Вот и притомился.
— Спит небось. Он уж ко мне заглядывал, прикладывался…
— Врешь ты все, Настька! Когда ж это он успел?
— А с утра и успел. Да и не ко мне одной…
— Тише вы! Ты чего полуголая вылезла? Простынешь ведь!
— С чего это вы возле дома жечь вздумали? — хмуро спросила Таисья.
— Так ведь твой-то с утра сам звал.
— Верно. Медовуху обещался вынести.
— Обойдешься.
— Вредная ты баба! То ли дело твой…
— Лай! — Таисья зябко повела плечом. — Зайди-ка помоги.
— Своего ей мало! — хихикнул кто-то из женщин.
— Ты идешь, да?
— Вот! — Таисья подвела Лая к лежанке, откинула одеяло.
Лай хмуро смотрел на мертвого приятеля. Таисья на Лая. Она ждала. Сколько же нас?
Сытых и голодных, смелых и трусливых, любящих, ненавидящих, уже познавших жажду и еще только предчувствующих ее?
Лай неловко склонился над мертвым телом. Крякнул:
— Кто его так?
— Я.
— С ума, что ли, сошла?
— Может, и сошла.
Лай озадаченно посмотрел на женщину. Почесал потную шею. Не очень уверенно сказал:
— Врешь ведь. Тут вон как разорвано. Будто зверь какой…
— Вурди, — усмехнулась Таисья.
— Тьфу! Замолчи, дура! Воды, что ли, дай. Душно тут у вас. Ну чего уставилась, а?
— Вот! — Таисья подбежала к полкам с кухонной утварью, достала кувшин. Поднесла охотнику: — Так пей.
Он взял, поднес ко рту, торопливо глотнул. Покосился на Таисью — женщина пристально смотрела на него.
— Фу!
— Хорошая. Колодезная.
— А воняет вурди знает чем, — сказал охотник, вытирая губы рукавом полушубка.
— Ты мою воду не кляни. Или тебе другой какой надобно, а?
— Зачем звала?
— Погоди, кувшин отдай.
— На, — охотник протянул ей кувшин, — что-то уж больно весела. При мертвом-то муже…
— На тебя и не угодишь. — Таисья игриво тряхнула головой.
— Дура! — буркнул Лай.
Ему было нехорошо. Голова кружилась. Гортань пересохла от жажды. «Странная у нее… вода», — думал охотник, поглядывая на мертвого Тисса. Что-то притягивало его взгляд. Да, они самые. Темно-красные сгустки подсохшей уже крови… На горле… Вурди? Какой, к вурди, вурди! Лай вдруг почувствовал, что его неудержимо тянет к этим сгусткам. А если провести острым ногтем по подсохшей ране… То…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
