Лада, держа Ратмира, робея, опустилась на роскошное сиденье, и трон ей оказался впору, как и любому человеку.
Ратмир хлопал ручонками по разукрашенным подлокотникам и, довольный, смеялся, радуясь красивой игрушке. Ему не было дела до того, что из–за этой безделицы люди убивали друг друга, царедворцы затевали хитроумные заговоры, возвышались и гибли народы.
Впервые за всю многострадальную историю людей на царском троне сидели РАБЫНЯ и РЕБЕНОК.
Диор открыл кельи, где хранились царские одежды, выбрал роскошное женское платье, усыпанное яхонтами, жемчугами, агатами, заставил славянку надеть его и небрежно бросил под ноги Лады горсти перстней, золотых колец, браслетов, высыпал на мрамор пола груду желтых монет, усадил на них ребенка, и Ратмир играл сверкающими блестками, смеялся и в конце концов пустил на них ребячью струйку. Все трое были равнодушны к золоту.
Глава 6
ГИБЕЛЬ ТЫСЯЧИ ДЖИЗАХА
1
Когда–то Диор мечтал о власти, богатстве и славе. Теперь он хотел одного — покоя.
Упоительно прекрасны были весенние вечера в цветущей долине Эдема, за неприступной горной грядой. Ни малейшего звука не доносилось сюда из беспокойного, наполненного страстями мира людей. Здесь воздух был свеж и тих, здесь небо было вечно голубым и всегда улыбалось солнце.
Диор не был Адамом, а Лада Евой, а потому они были счастливы, ибо счастье — это покой после бури, блаженство после страданий, отдохновение после иссушающих забот, а не вечный покой, не беспредельное блаженство, которые можно уподобить состоянию смерти.
Но вот однажды, когда солнце опустилось за горную гряду, и особенно прекрасен был закат, и синие тени легли на долину, и невыразимое обаяние разливалось в природе, от скалы, где была расселина, послышался отдаленный зов:
— Диор, Диор!
Это был голос Ратмира. Сумерки уже окутывали долину, в них гасли великолепные краски дня, которыми Диор не успел полюбоваться.
Ратмир полз по траве навстречу побратиму, кашляя кровью. И вода, из которой он вышел, была окрашена в красный цвет. В спине славянина торчала стрела.
— Я привел антов, — прошептал он подбежавшему Диору. — Добрент ждет тебя на старой Римской дороге. В долине поминального храма засада Джизаха. Я не знал… Спешил… Прости…
Он умер на руках окаменевшего от горя друга, обвиняя себя в неосторожности. Диор понял, что оказался виновником гибели побратима. Он мог догадаться, что Джизах непременно велит устроить в долине поминального храма засаду. Но сонный покой райского сада усыпил его ум.
Он соорудил для мертвого друга погребальный костер, как того требовал обычай антов, собрал пепел побратима в самую драгоценную чашу, какая только отыскалась в сундуке, уложил сосуд в развилке могучего дуба, откуда открывался прекрасный вид на цветущий сад Эдема. Поистине, душа Ратмира после смерти поселилась в раю.
В тот же день ближе к вечеру Диор собрался в дорогу. Горестная Лада проводила его до расселины. Удел женщин — встречать и провожать мужчин. Она лишь робко попросила поберечь себя и помнить о сыне.
Перед тем как скрыться в расселине, Диор оглянулся. Маленький Ратмир улыбался и тянулся к нему.
Из оружия у Диора был меч и два дротика, кои германцы называют фрамеями. В походную сумку он на всякий случай, помня об алчности гуннов, насыпал несколько горстей золотых монет и перстней.
Бесшумно вынырнув из воды, он огляделся. Здесь кусты так низко нависали над бурлящим потоком, что почти скрывали то место, где ручей раздваивался. Гул воды заглушал посторонние звуки. Диор осторожно раздвинул ветки. В трех шагах от него на берегу сидели пятеро воинов Джизаха и бдительно озирались. Странное исчезновение Диора и раненого славянина, видимо, насторожило Джизаха, коль он выставил здесь секретный пост.
Не выходя из–за прикрытия кустов, Диор сделал несколько шагов влево, ручей вновь увлек его но не в расселину, а вдоль скалы.
Он выбрался на берег шагах в тридцати ниже поста. Вечерняя темнота уже окутывала долину поминального храма. В глубине ее горел большой костер. Присмотревшись, Диор насчитал возле него десятка два воинов. Вблизи паслись лошади.
Ярость кипела в груди Диора. Кто–то из этих воинов убил Ратмира. С ними он расправится сам. Нужно только раздобыть лук. Подползти поближе он не решился: лошади могли почуять чужака. Сидевшие у костра жарили мясо, беспечно переговариваясь. Доносился дразнящий запах. Пусть они насытятся. Потом их потянет на отдых. Сытость располагает к лени. Он лег в траву и стал терпеливо ждать.
Вскоре пятеро воинов поднялись и направились к скале сменить тех, кто сидел в засаде. Спустя время вернулись те, кого Диор видел возле скалы.
Наступила ночь. На небе густо высыпали звезды. У костра гунны стали располагаться ко сну. Расстилали войлочные попонки, укладывали подле себя оружие. Некоторые сняли сапоги, оставшись в толстых чулках. Теперь лишь караульный подбрасывал в пламя сухие ветки. Лошади, пощипывая траву, постепенно удалились от стоянки в сторону Диора. Это могло стать опасным. Он осторожно попятился и, бесшумно обойдя сидящих вдоль опушки, приблизился к ним уже со стороны оврага. Теперь лошади находились по ту сторону костра.
Молодой крепкий караульный сидел на корточках, задумчиво обхватив голову руками и изредка сплевывая в пламя. Удивительно, как разнятся обычаи народов: для сармата плюнуть в огонь — тягчайший грех, для гунна же — наоборот, ибо плевок отгоняет злых духов.
Ближние к караульному воины лежали в двух шагах от него. Сон гунна чуток. Диор вынул из походной сумки золотую монету, бросил ее под ноги караульному. Тот вздрогнул, мгновенно вскочил, озираясь, не забыв наступить на монету сапогом. Но вокруг была безмятежная тишина. Тогда он убрал сапог с желтого кружка и осторожно поглядел себе под ноги. Золотая монета не исчезла. Воин три раза кряду плюнул через правое плечо. Желтый кружок остался лежать на том же месте. Лицо воина побагровело, он оглядел спящих. Никто из них не поднял головы, все натруженно похрапывали. Он быстро наклонился, схватил монету, куснул ее, просиял, спрятал за щеку.
Вторая монета упала чуть дальше от костра. Крайне удивленный, караульный шагнул к ней, опять три раза плюнул, прошептал наговор. Вскоре и она оказалась за щекой караульного. Он поглядел на небо, молитвенно что–то бормоча. Третья монета прилетела именно оттуда, но еще на шаг дальше. В неописуемом восторге воин опустился на колени и пополз в темноту, собирая падающее с неба золото. Рот его оказался плотно забитым. Он стал складывать в походную сумку. Десятую монету караульный подобрать не успел. Могучие руки Диора сдавили ему горло. Золотые кружочки выкатились из разинутого рта задушенного воина. Кто–то возле костра поднял голову, сонно спросил:
— Хай, Караим, ты где?
Сидя на корточках и загораживая спиной мертвое тело, Диор проворчал невнятно натужливым голосом, давая понять, что занят неотложным делом.
— У тебя что, «летняя» болезнь? — спросил проснувшийся, но не дождался ответа, уронил голову на седло и тонко засвистел носом.
Ночной воздух в долине посвежел. На травы начала опускаться обильная роса. Теперь можно было смело подойти к костру. Никто не удивится, что караульный накинул на голову глубокий капюшон, ежась от холода. Диор поднял лук часового. Колчан полон стрел. Из–под капюшона он оглядел спящих. В холодное время воины спят по десяткам, тесно прижавшись друг к другу, так значительно теплее. Оружие каждого лежит всегда в изголовье. Протянул руку — и хватай. Спящий воин всегда настороже. Он не обратит внимания на обычный шум, производимый часовым: шарканье ног, кашель, заунывную песню, но сразу насторожится, если раздастся что–либо тревожное, пусть это будет даже вскрик птицы. Сейчас шум был обычный: ходит сторожевой, ломает ветки, подбрасывает в костер, трещит пламя. Костер забушевал с новой силой. Разморенные теплом спящие расправляют окоченевшие члены, засыпают крепче.
Диор склоняется над ближним; Голова того запрокинута на валике седла, на смуглой жилистой шее вспухла синяя жила, широко раскрытый рот, храпит. Руки Диора могут дробить булыжник. Два пальца обхватывают шею спящего, сдавливают жилу. Воин даже не вздрогнул. Он ушел в другой мир, так и не поняв, что с ним случилось. Второй лежал, пригнув голову, скорчившись, спрятав ладони между высоко поднятых колен. Диор не стал его трогать, шагнул к следующему. Третий спал, вольно раскинувшись. Это был десятник. Ближние даже во сне не решались в нему прижиматься. Шапка с черной лентой откатилась. Пальцы Диора легли на горло десятника, сжали его. По ту сторону костра вдруг раздался испуганный крик:
