Да, я хочу, чтобы он предан был суду, и если оправдается…
— Обвинения законные, — сказал Бирон, вынув из бокового кармана бумагу и подложив ее к подписи государыни, — закон и должен наказать или оправдать. Я ничего другого не требую. Осмелюсь ли я, преданный вам раб, предлагать что-либо недостойное вашего характера, вашей прекрасной, высокой души?.. Взгляните на осуждения… Государыня! твердость есть также добродетель… Вспомните, что этого требует от вас Россия…
Перо подано государыне. Дрожащею рукою подписала она приказ держать Волынского под арестом в собственном доме, и предать его суду за оскорбление величества, и прочее, и прочее.
Участь кабинет-министра и его друзей была решена. Так вертится колесо фортуны!..
Пока наряжался суд, Эйхлер успел дать знать об этом Артемию Петровичу.
— Спасайтесь, — говорил он ему, — голова ваша обречена плахе.
— Я ожидал этого, — отвечал хладнокровно Волынской, приподняв с подушки отяжелевшую голову, — я готов… Пора! Недостойный муж, недостойный сын отечества, омерзевший друзьям, самому себе, я только тягочу собою землю. Зуда прав: не мне, с моими страстями, браться было за святое, великое дело!.. Наказание, посылаемое мне богом, считаю особенной для себя милостью. Ах! Если б оно искупило хоть часть грехов моих… Нет, друг мой, я не побегу от руки, меня карающей. Жаль мне только вас… Спасайтесь вы с Зудою, пока еще время.
Волынской встал, отпер свое бюро и вынул несколько свертков с золотом.
— Возьмите это, друзья мои… поспешите где-нибудь укрыться… деньги вам помогут лучше людей… а там проберетесь в чужие края. Да спасет вас десница милосердого бога от новых бед и страстей, подобных моим…
— За кого почитаете вы меня? — прервал с негодованием Эйхлер. — Я поклялся разделить вашу участь, какова бы она ни была, и никогда не изменял своему слову. Разве и у меня недостанет сил умереть?..
Не было ответа. Рыдая, они обнялись.
Когда Волынской узнал, кто был наряжен судить его, он уверился, что смертный его приговор неминуем.
— Но прежде казни моей, — сказал он, — хочу еще замолвить одно слово государыне за мое отечество. Истина пред смертным часом должна быть убедительна.
Надеясь всего хорошего от личного свидания его с государыней, Эйхлер не отговаривал его.
Наскоро оделся кабинет-министр и отправился во дворец. Внезапному его там появлению изумились, как удивились бы появлению преступника, сорвавшегося с цепи. Придворные со страхом перешептывались; никто не смел доложить о нем императрице. Недолго находился он в этом положении и собирался уж идти далее, прямо в кабинет ее величества, как навстречу ему из внутренних покоев — Педрилло. Наклонив голову, как разъяренный бык, прямо, всею силою, — в грудь Волынского. На груди означился круг от пудры.
— Ге, ге, ге! каковы рога у козла! — вскричал Педрилло, отскочив шага на два назад, выпучил страшно глаза и заблеял по-козлиному.
Разъяренный, забыв, что он во дворце, кабинет-министр замахнулся на шута тростью… удар был силен и пришел в шутовскую харю. С ужасным криком растянулся Педрилло; кровь полила из носу струею.
— Кровь! кровь! убил!.. — раздалось по дворцу.
Тревога, беготня, шум. Прислуга, лекаря, придворные — все смешалось, все составило новый, грозный обвинительный акт против кабинет-министра.
Шута, вскоре оживленного, прибрали. Но через несколько минут вышел из внутренних покоев фельдмаршал Миних и объявил Волынскому от имени ее императорского величества, чтоб он вручил ему свою шпагу и немедленно возвратился домой, где ему назначен арест. Это объявление сопровождалось дружеским и горестным пожатием руки.
— Граф! — отвечал Волынской, отдавая ему свою шпагу и гофлакею свою трость, — участь моя решена… От вас Россия имеет право ожидать, чтобы вы докончили то, что внушила мне любовь к отечеству и что я испортил моею безумною страстью… Избавьте ее от злодея и шутов и поддержите славу ее…
Когда он возвращался домой, несколько людей остановили его карету.
— Спасайся, наш отец, — говорили они, — дом твой окружен крепким караулом. Отпряжем лошадей и ускачем от беды.
— Благодарю, друзья мои, — отвечал Артемий Петрович и велел кучеру ехать прямо домой.
Пленник сам отдался страже. На дворе успел он только проститься с Зудою, которого увлекали. В прихожей встретили его объятия жены, забывшей все прошедшее при одной вести, что муж ее в несчастии. Она узнала от Зуды благородный поступок Артемия Петровича по случаю предложения государыни жениться на княжне Лелемико.
Суд продолжался несколько дней. Не все формы были соблюдены. Но Волынского и друзей его велено осудить, и кто смел отступить от этого повеления?.. К прежним обвинительным пунктам присоединили и пролитие крови во дворце. Один из судей (Ушаков), подписывая смертный приговор, заливался слезами.
С этим приговором герцог курляндский явился к государыне.
— Что несете вы мне? — спросила она дрожащим голосом и вся побледневши.
— Смертный приговор мятежникам, — отвечал он с грозною твердостью.
— Ах! Герцог, в нем написана и моя смерть… Вы решились отравить последние дни моей жизни…
Государыня заплакала.
— Я желаю только вашего благополучия и славы! Впрочем, на всякий случай я изготовил другое решение.
Бирон, трясясь в ужасном ожидании, подал ей другую бумагу.
— Что это значит? — вскричала Анна Иоанновна, — казнь ваша?.. И вы даете мне выбирать?..
— Ту голову, которая для вас дороже. Я не могу пережить унижение закона и честь вашу.
— Господи! Господи! что должна я делать?.. Герцог, друг мой! сжальтесь надо мною… мне так мало остается жить… я прошу вас, я вас умоляю…
Государыня вне себя ломала себе руки. Бирон был неумолим. В эти минуты он истощил все свое красноречие в защиту чести, закона, престола… Злодей восторжествовал. Четыре роковые буквы «Анна» подписаны рукою полуумирающей… Слезы ее испятнили смертный приговор.
Глава XII
Развязка
Во все время, пока продолжался суд, Наталья Андреевна не отходила от своего мужа, утешала его, как могла, читала ему псалмы, молилась с ним и за него. Последние часы его были услаждены этим ангелом, посетившим землю, не приняв на ней ничего земного, кроме человеческого образа. Она понемногу облегчала для него ужасный путь.
Наступил роковой час. Прислали — кого ж? Подачкина — взять бывшего кабинет-министра из-под домашнего ареста, чтобы до исполнения приговора держать его в крепости.
— Безумцы! — сказал, горько усмехаясь, Волынской, когда надевали на него цепи, — они думают оскорбить меня, подчинив надзору бывшего моего слуги! Я уж не земной, а там не знают ни оскорблений, ни цепей.
Только при виде жены, лежавшей без памяти на пороге и загородившей ему собой дорогу, он потерял твердость. Облив слезами ее ледяные руки, повергнулся пред образом спасителя, молился о ней, поручал ее с младенцем своим милостям и покровительству царя
