этнографическим методом включенного наблюдения, он назвал одну из своих работ “Этнография лагеря”, но в ней же вышел на более глубокий уровень проблемы — проблемы универсалий человеческой природы, поэтому данный подход по сути своей антропологический.
Люди в казармах представляют собой концентрированную в пространстве на продолжительное время человеческую массу, собранную и локализованную механически, т. е. насильственно, и без учета их личностных особенностей и культурных принадлежностей.
Круг этих людей замкнут и постоянен. Они одеты в одинаковую форму, вместо имен им присвоены номера. Перемещение их тел в пространстве, перемена функций и даже поз регламентированы общим распорядком, регулярными построениями и прочими средствами тотального контроля. Эта человеческая масса изолирована от гражданского общества, но внутри нее ни один из индивидов не имеет возможность уединения. Они вынуждены вместе не только работать, но также есть, спать, строем передвигаться по территории, по команде справлять “естественные надобности”, вместе и по команде мыться, читать, писать письма, чинить одежду — одним словом вместе быть. Их бытие тотально и режимно. Оно тотально унифицировано и подчинено режиму.
Когда в одной казарме насильственно собираются представители чуть ли не всех культур нашего мультикультурного отечества, то плотности тел на кубометр пространства соответствует такая же степень плотности культур — ведь за каждым “телом” лежат пласты культурных традиций. При этом ни одна из них не является общественно значимой. Концентрирование тел и культур в квадрате казармы — это процесс, и процесс опасный, сравнимый с процессом сжатия взрывчатки. Он ведет к взрыву культуры. Его не стоит путать с “культурным взрывом”, даже если он и приводит к формированию самобытных казарменных субкульур. Примерно как Вавилоново столпотворение, которое тоже не есть всего лишь неудачный строительный проект.
В естественных условиях “человеческий концентрат” не существует. Он стремятся к распаду, и выражением тенденции автораспада представляется агрессия, которая становится нормой поведения. Люди в казармах агрессивны. Мотивы агрессии, тем более поводы ее проявления могут быть самыми разными, но причина едина — вакуум жизненных смыслов, охватывающий каждого, кто лишен свободы выбирать среду своего присутствия. Поэтому сознание каждого в культурном вакууме в той или иной форме взрывается, как взрывалось бы его тело в вакууме физическом. Энергия этого “взрыва” — человеческая деструктивность, которая ищет выхода и не находит. Как в ядерном реакторе. Поэтому перед перспективой сосуществования эти люди, не способные разбежаться, должны как-то строить свои отношения. Ключевое слово — “строить”. Но из чего?
Что же происходит внутри этого человеческого “реактора”? Как взаимодействуют между собой ее отдельные человеческие “атомы”? В какие структуры они выстраиваются и как в них функционируют? Что движет их самоорганизацией? Ответы на эти вопросы представляют собой предмет особого антропологического интереса.
Надо сказать, что интерес к проблеме личности в культурном вакууме, в которой есть нечто от экзистенциализма, руководил изысканиями и классиков антропологии — Арнольда ван Гсннспа (Gennep 1960) и Виктора Тэрнера (Turner 1957), которые видели в открытом ими феномене лиминального состояния возможность наблюдать человеческую природу в наиболее чистом виде, когда люди выпадают из контекста своей культуры и оказываются “ни здесь, ни там, ни то, они — в промежутках между положениями и предписаниями” (Тэрнср 1933).
Одной из центральных тем, рассмотренных в дискуссии инициированной трудами Л.С.Клейна, была тема архаизации общественного сознания заключенных и общей схожести лагерной субкультуры и социальной структуры с первобытными культурами.
Общественное сознание режимных социумов тотального контроля отличается “архаическим синдромом”, феномен которого представляет собой комплекс архаических явлений, представлений, стереотипов, представлений и норм поведения (По-тсстарность… 1997: 209). Есть мнение, что данный синдром “способствует размыванию или сужению сферы рационального, усиливает воздействие иррационального и чувственноэмоционального восприятия окружающей действительности, укрепляет мифологическое мышление” (Потестарность… 1997: 209). Но думается, что архаизация сознания не только может предшествовать “размыванию сферы рационального”, но, напротив, быть следствием этих процессов. С одной стороны, архаический синдром охватывает не только режимные общества тотального контроля, но любые общества в период социальных кризисов, сопровождающийся дезинтеграцией всех институтов и систем, включая системы права и власти.
У общества, ввергнутого в состояние хаоса дезинтеграции, и у тоталитарного социума, несмотря на такую разницу “числителей”, есть один общий “знаменатель” — вакуум утраченных социальных смыслов. В ситуации кризиса он наступает вследствие социо-нормативной дезинтеграции, в ситуации тотального контроля — вследствие автоматизации деятельности индивидов, снимающей с них всякую ответственность за свою жизнь (Асмолов 1996). Она уже принадлежит не им.
Архаический синдром вызывает вакуум социо-культурных смыслов, независимо от того, чем бы он ни был вызван. При этом, употребляя определение “архаический” в контексте соотнесения его с процессами десоциализации и семиотической деградации, следует понимать, что это не имеет отношение к самим архаическим культурам.
Здесь под архаизацией сознания понимается возврат не к древним культурным нормам, сложившимся в результате культурной эволюции архаических сообществ до уровня актуального оптимума их культуры жизнеобеспечения, но выхолащивание результатов этих культурогенных процессов вплоть до чистых архетипических алгоритмов — элементарных функций сознания, проецирующихся в образах, но лишенных культурного содержания. В этом проявляет себя обратимость культурных процессов вплоть до возврата сообщества в нулевую фазу культурогенеза (Кабо 1990: 111). Поэтому по состоянию общественного сознания сообщества заключенных или солдат гораздо более архаичны чем самая архаическая культура.
Архетипические явления, вообще, аисторичны. Их нельзя рассматривать в эволюционных и исторических категориях. Архетипы культуры вневременны, поэтому в чистом виде не существуют. Поэтому архетипическая структура в указанных сообществах с развитием новых социальных отношений начинает наполняться новыми социокультурными смыслами. В реактуализации архетипов коллективного бессознательного как регулятора социально-нормативных отношений представлена попытка преодоления вакуума смыслов.
Итак, в условиях культурного вакуума и кризиса нормативноправовых традиций основа для взаимодействия оказывается единственная и всеобщая — архетип. В реактуализации архетипа мы видим принцип самосохранения культуры и тенденции кульу-трогенеза.
Но что же происходит с конкретным человеком, попавшим в поле действия архаического синдрома? Человек, попавший под пресс тотального контроля, не может действовать как субъект информации, то есть как лицо, обращающееся с информацией творчески. Его деятельность автоматизирована, а
