А Саныч добро давал?!
Шура. Сам он из местных, из Иннокентьевки, которую называют Кентёвкой. С детства звали Шурой. Погоняло Куприк. Сейчас зовут Иванычем. Столица затянула Иваныча. Он там как в плену. Пленный матрос Куприк. Но на родину тянет. Постоянно напевает: «Не потому, что так хочется нам невозможного. Просто не хочется больше уже никуда!»
Сначала он боролся с Броней и партнерами. Гневные статьи писал. Думал, что книжки и бюсты Ленина они, конечно, собирают, но его деревеньку погубят. Извлечение прибыли, по Марксу, удел мироедов. То есть он считал их конкистадорами. Хотя про Испанию и галерею Саныча тогда еще не знал. Конкистадоры, кто подзабыл, испанские захватчики. Потом увидел, что жизнь в деревне налаживается. И не только в Кентёвке.
Шура позиционирует себя бывалым рыбаком, бравшим тайменя под 70 кг. Коля и Паша перемигиваются: «Ну-ну!» Вышли в море на навагу. Два крючка с нарезкой – клюет, как подорванная… Вдруг у Шуры что-то навалилось. Катушка затрещала. Паша сделал строгое лицо: «Иваныч! Ты слабину-то не давай. Мальма взялась, она здесь бывает больше метра». Шуру учить не надо. Хотя он малодушно подумал, что прихватил бревно-топляк. Такие бродят в лимане. Коля хотел помочь Шуре выводить рыбину. Схватился рукой за леску. И тут, в метре от борта, она вышла из воды… Челюсти-2! Очко нулевое! Как говорит Паша. Взялась Царь-рыба здешних вод. Назовем ее по-прежнему Матица, потому что настоящее ее имя назвать нельзя. Матицу категорически запрещено ловить. И, чтобы не подвести Пашу и Колю, чтобы, не дай Божé, посчитали их браконьерами, приходится иносказательно называть рыбину Матицей. На несколько секунд она явила свой ужасный лик со злыми глазками и длинным носом.
– Матица! – выдохнул Паша, – килограммов сто пятьдесят! На спиннинг взять невозможно! Уматно!
Но Шура уже подводил монстра к борту. Годы рыбацкого бесчестья, когда такие рыбаки, как известный мармыжник Серега Серков, мелкую выбрасывают, а крупную складывают в спичечный коробок, были вознаграждены с лихвой.
Выводить Матицу нужно было к корме. Оттуда сподручней вытаскивать в лодку. А Шура выводил ее, как мальму, к борту. Красиво изогнувшись и показав колючки, Матица ушла, разогнув стальной крючок. Коля тут же наладил закидушку. На тонкий тросик с огромным крючком он насадил живую навагу и булькнул снастью в пяти метрах от борта. Матица не взяла.
Гордая и сильная, она ушла на просторы залива.
Там ее счастье.
Две ночи Шура не спал и метался у прибоя. Ему, как в детстве, казалось: Чапай доплывет до берега. Зэк вернется к себе на Тамбовщину. Шамилька не повесится. Удастся вытащить рыбину и сделать с ней селфи. Селфи сейчас обязательно. Иначе внучки и юнкоры, которыми он руководит, не поймут. Другое поколение. Отцы, понимаешь, и дети. А потом выпустить Матицу. Разумеется, на прощание поцеловать в голову. Или в глаз.
Как в кино показывают.
Рыбаки, как дети, в сказки верят.
– Мне надо на Шантары! – сказал расстроенный ловец монстров, – завтра ухожу.
– Зачем тебе Шантары? – переспросил сторож-истопник Коля.
– Они мне снятся.
– Тогда сначала на Крест, – поставил точку Паша, капитан «Крестлайнера».
Поклонный Крест, поставленный в память погибших на Петровской косе членов экспедиции капитана Невельского, виден издалека. Продирались сквозь стланик. Великое сооружение. Прочли на табличке: «Спите спокойно, Первооткрыватели, жизни свои отдавшие освоению земли Дальневосточной. Благодарные потомки помнят о Вас!»
Надо молиться.
Среди погибших дочка Невельских Катенька. Она умерла от голода. На постаменте скромные дары тех, кто сюда приходит: шишка стланика, плюшевый слоник, красная туфелька девчоночьей куклы.
Коля достал горстку конфет:
– Маленькая была… Всего-то годика два.
Сели, по обычаю, на дорожку, у разведенного костра. Уже смеркалось. Выпили по стакану красного вина, из последних запасов. Далеко, на горизонте, в тумане и мареве мелькали огоньки. Словно кто-то тоже разводил костры на островах и в океане.
– На побережье встречаются скалы. Они светятся, – сказал Паша, не склонный к мистике.
– Светятся не скалы, – ответил Коля, – души людей светятся.
Может, вино подействовало?
«Другая история», – подумал Шура.
Он знал, что свечение красноватым светом отмечено возле берегов залива Куприянова. Того самого места, куда он пробирался много лет. Ему показалось, что вездеход, тихо стоящий за их спинами, еще один монстр с железным кузовом и стальными дугами, сощурился на него одной фарой. Словно присматривал за гостем. Не сделал бы тот чего-то неправильного, что не вписывается в законы Залива Счастья.
Далеко позади остался Залив Счастья, где сторож-истопник Коля Федосеев и моторист Паша Шишов сидели у костра и желали мне ясной, без туманов и айсбергов, погоды. А еще они желали мне обязательно встретить касаток, властительниц здешних пространств. «Наши парни их ловят живьем! – сказал Паша, – строгое занятие!»
Паша всегда говорил образно. Мы тогда выпили по чарке доброго вина. На дорожку. И закусили черным хлебом с красной икрой. Сверху присыпанной луком. Для хруста. Так у нас и на Амуре, и на побережье принято. Романтический бриз из залива накрыл нас своим бескорыстным крылом. Уже наступала ночь, и я заметил огоньки на побережье океана. Паша сказал, что так здесь иногда светятся скалы. Коля намекнул на костры памяти в честь погибших на краю земли героев. А может, кто-то разводил сигнальные огни, чтобы помочь мне морем дойти до залива Рейнике? Оттуда, с лежбища сивучей и птичьих базаров, останется один прыжок, уже на вертолете, до бухты Абрек, на острове Малый Шантар. Мне было нужно дойти именно туда. Звала семейная легенда. Осенью 1947 года парусно-моторную шхуну моего отца-мичмана затерло льдами в проливе Линдгольма. Всей командой они зимовали в старых землянках еще американских китобоев. Многие переболели цингой, но все выжили. Пили хвойный настой. Там юный мичман-рулевой, примостившись у светильника из нерпичьего жира, писал письма-открытки своей возлюбленной. Моей будущей маме. Открытки он делал из листков судового журнала. Сам их разрисовывал китами, которых не счесть на траверзе бухты Абрек. Отправить открытки он не мог. Экипаж сняли с острова весной. Почему-то я точно знал, обнаружив спустя полвека остатки пожелтевших листочков в семейном архиве Клавдии Кирилловны, что мне нужно там побывать. Я не стал рассказывать про китов Паше и Коле. И про тусклый огонек светильника. Они и так поверили мне. И предупредили о частых айсбергах высотою с дом, выплывающих из тумана в проливе Линдгольма. Даже в июле. Но прежде чем достичь бухты Абрек, мне нужно было сделать по дороге еще одно дело. Мне нужно было точно выйти на берег залива Куприянова. Что прямо по курсу, недалеко от Шантаров. Сход нулевой. То есть на этот раз дойти обязательно.
Водитель-ас Радюковский бросал свой джип с рифлеными колесами по каменистой дороге, по бревенчатым гатям через мари. Мы скрывались в распадках со свежими следами медведей на глинистых обочинах и наконец вошли в
