После окончания торжеств я вернулся в Петербург и вплотную занялся мучившим меня вопросом о таинственном лице, которое знает обо всех передвижениях Царя и выдает их тайны террористам. Я согласен был оставить на свободе людей, готовых пойти на террористический акт, если бы имел возможность следить за каждым их шагом и немедленно обезвредить их в тот момент, когда они станут опасными. Лицо, выдававшее революционерам царские секреты, было даже более опасно, чем такие террористы, и я должен был его знать, должен был, во всяком случае, иметь возможность парализовать его тайную предательскую деятельность.
Азеф мне не дал относительно него никаких указаний, но возможность расследования все же существовала. Секреты царских передвижений были известны очень немногим. В этом направлении я и вел свои поиски. Вначале у меня теплилась надежда, что слова Азефа о «высокопоставленном сановнике» были просто хвастливой фразой. Я был уверен, что предателем был кто-то из мелких чиновников. Но уже очень скоро мое расследование установило, что секрет изменения царского маршрута в тот момент, когда мне об этом изменении рассказал Азеф, никому из мелких чиновников известен не был, — его знало всего 5—7 человек. Все они действительно были «высокопоставленными сановниками» в полном смысле этого слова, и все же было ясно, что кто-то из них был предателем самого худшего типа — человеком, который, оставаясь в тени, помогал террористам готовить убийство того монарха, клятву на верность которому этот человек принес. Одного за другим я перебрал всех этих людей, выяснил их связи и сношения и в конце концов пришел к убеждению, что этим предателем был человек, занимавший в высшей степени высокий пост в Министерстве путей сообщения. Мне трудно было верить этому выводу — но доводы были слишком веские и само дело слишком ответственным, чтобы я мог о нем молчать. Я и так сделал для него отступление от своего обычного правила: еще с 1906 года все без исключения серьезные сведения, которые поступали в мое распоряжение, я немедленно сообщал П.А. Столыпину. Об этом деле я доклада своевременно не сделал: я понимал, что это мое сообщение обеспокоит Столыпина в то время, когда его сила особенно нужна для ответственных политических переговоров, а пользы для моего расследования никакой не принесет. Но теперь, когда данные мною были собраны, я счел себя обязанным со всей откровенностью доложить дело П.А. Столыпину. Как и следовало ожидать, мой доклад произвел на него тяжелое впечатление. Сначала он не хотел верить моим выводам.
— Нет, нет, — твердил он. — Вы ошибаетесь. Я его хорошо знаю. Ведь он принимает участие в заседании Совета министров, бывает у меня в гостях... Он не может быть предателем, помощником террористов в подготовке покушения на Царя.
И только после того, как я во всех деталях рассказал ему о том, в результате какого расследования я пришел к своему выводу, уверенность Столыпина несколько поколебалась. Но все же никаких шагов предпринимать он не хотел и попросил меня еще раз самым тщательным образом проверить мои выводы. Я сделал это — и только увеличил собранный мною обвинительный материал. Правда, прямых доказательств у меня не было, но все косвенные улики сходились в указаниях на одно и то же лицо. При моем втором докладе Столыпин уже не оспаривал моих выводов, но принять какие-либо меры колебался.
— Он хуже любого террориста, — говорил он, — и его следовало бы предать суду. Но как это сделать? Вы понимаете, что будут об этом писать газеты всего мира? Лучше подождем — быть может, после видно будет — и ограничимся только тем, что отстраним это лицо от всех дел, связанных с передвижением Государя.
После вскоре пришло разоблачение Азефа, и о предании суду стало невозможно и думать. Пост этот сановник-предатель, конечно, потерял, но разоблачен не был. Не назову его фамилии я и теперь. Его, правда, уже нет в живых — но у него, кажется, есть дети, которые, конечно, нив какой мере за этот грех своего отца неответственны. Впрочем, так как официального следствия не было и сам подозреваемый не был допрошен, то и абсолютно верным мой вывод считать нельзя: хоть и очень небольшая, но все же существует доля вероятия, что мой вывод о лице неправилен. Несомненно одно: «высокопоставленный сановник», предававший террористам своего Государя, существовал.
Глава 19. РАЗОБЛАЧЕНИЕ АЗЕФА
Ревельское дело было последним, в проведении которого мне помогал Азеф. После моего возвращения в Петербург он заявил, что уезжает за границу и вообще кончает свою работу на полицию.
«Устал и хочу отдохнуть, — отвечал он на все мои уговоры. — Хочу спокойно пожить своей частной жизнью».
Верный своему обещанию, я не уговаривал его от отъезда за границу и только упросил не порывать полностью со мной связи, а хоть изредка информировать меня о наиболее важном из того, что он будет узнавать за границей. Азеф на это согласился. Жалованье ему должно было идти полностью и дальше — он получал по 1000 рублей в месяц. Но по существу это должно было быть не вознаграждение за новые услуги в будущем, а своего рода пенсией за сделанное в прошлом...
Из-за границы он писал мне очень редко, и эти редкие письма его не отличались ни содержательностью, ни интересом. Я от него ничего не требовал. И от него, и от других моих агентов я знал, что Азефу приходится очень трудно. Уже давно против него в революционном лагере высказывались подозрения; многие не скрывали, что они не доверяют ему. Азефу удавалось держаться только благодаря своему знанию людей и умению с ними обходиться. И члены Центрального комитета, и террористы к нему продолжали питать полное доверие. Поэтому я и теперь был уверен, что ему удастся защитить себя, а потому сравнительно мало за него беспокоился. Приходившие от него письма стали к осени 1908 года совсем тревожными; он сообщил, что идет суд между ним и его обвинителем историком В.Л. Бурцевым. Но он и сам до последнего момента не терял надежды, что ему удастся выйти победителем, так как все руководители партии стоят за него горой.
Тем более неожиданно было для меня его появление в ноябре 1908 года на моей секретной петербургской квартире. Он пришел, не предупредив, прямо с поезда. Таким я его еще никогда не видел. Осунувшийся, бледный, со следами бессонных ночей на лице, он был похож на затравленного зверя.
Таким он и был в действительности Революционные охотники, с которыми он так часто вел свою смелую игру, теперь шли по его собственным следам — и он просил у меня помощи.
Он подробно рассказал мне все, что случилось за полгода его заграничной жизни. Революционный суд, первоначально созванный для того, чтобы заклеймить Бурцева как человека, оклеветавшего революционную честь Азефа, уже готов был вынести решение, полностью реабилитирующее Азефа, когда в самый последний момент Бурцев сослался на какого-то нового, в высшей степени важного свидетеля Это сразу изменило настроение судей, которые решили проверить ссылку Бурцева. Имя этого свидетеля держали в строжайшей тайне, но Азефу оно стало известным: это был А.А. Лопухин, бывший директор Департамента полиции, в свое время непосредственно сносившийся с Азефом. Летом 1908 года Лопухин встретился с Бурцевым и рассказал ему все, что он знал об Азефе. Все зависит теперь от того, как поведет себя Лопухин если он подтвердит свое сообщение, сделанное им Бурцеву, тогда и Азеф погиб. Смертный приговор ему обеспечен. Если же Лопухин откажется подтвердить ссылку на него Бурцева, то дело хотя и с трудом, но может удастся спасти.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
