Джонс сильно вздрогнул, но Орабона, казалось, ничего не заметил.
— Образ бесформенного громадного божества присутствует в целом ряде малоизвестных древних легенд, которые изучал мистер Роджерс. Разумеется, все это чистой воды выдумка, как вы часто уверяли мистера Роджерса. Оно якобы явилось на Землю из космоса и обитало в Арктике три миллиона лет назад. С жертвенными существами, предназначенными для него, оно обходилось весьма странным и ужасным образом, как вы сейчас увидите. Стараниями мистера Роджерса оно получилось прямо как живое — и даже лицо жертвы выполнено с поразительным реализмом.
Дрожа всем телом, Джонс крепко ухватился за медный поручень ограждения перед занавешенной нишей. Когда занавес начал отодвигаться, он хотел было остановить Орабону, но удержался, подчинившись противоположному внутреннему побуждению. Иностранец торжествующе улыбнулся.
— Вот, смотрите!
Джон пошатнулся, хотя и держался за поручень.
— Боже!.. Боже мой!
Внушающее неописуемый ужас чудовище — которое имело в высоту полных десять футов, хотя стояло на полусогнутых ногах, в напряженной сгорбленной позе, выражавшей беспредельную космическую злобу, — было изображено поднимающимся с громадного костяного трона, покрытого фантасмагорической резьбой. Оно было шестилапым, и в средней паре конечностей держало расплющенное, изуродованное, обескровленное тело, сплошь испещренное точечными ранками и местами словно обожженное едкой кислотой. Только неестественно вывернутая обезображенная голова жертвы свидетельствовала о принадлежности последней к роду человеческому.
Само чудовище не нуждалось в представлении для любого, кто видел прежде кошмарную фотографию. Тот проклятый снимок был до жути достоверен, но все же не передавал в полной мере весь ужас, какой внушал реальный объект. Шарообразное туловище… похожая на пузырь рудиментарная голова… три рыбьих глаза… хобот длиной в фут… раздутые жабры… омерзительное подобие волосяного покрова, состоящее из змееподобных сосательных хоботков… шесть гибких конечностей с черными лапами и крабьими клешнями… Боже, ведь он уже видел прежде такую вот черную лапу с крабьей клешней!..
Орабона улыбался гнуснейшей улыбкой. Джонс задыхался, не в силах отвести взгляд от кошмарного экспоната, словно под гипнозом. Озадаченный и встревоженный этим своим состоянием, он попытался понять, какая неуловимая деталь заставляет его вглядываться все пристальнее в жуткую восковую скульптуру? Она окончательно свела с ума Роджерса… Роджерс, гениальный художник… он говорил, что не все музейные экспонаты имеют искусственное происхождение…
В следующий миг Джонс понял, что именно столь неумолимо притягивает его взгляд. Неестественно вывернутая, полураздавленная голова восковой жертвы, наводившая на самые жуткие предположения. Лицевая часть головы более или менее сохранилась, и лицо это казалось знакомым. Оно походило на безумное лицо бедного Роджерса. Движимый безотчетным порывом, Джонс пригляделся пристальнее. Разве не естественно желание сумасшедшего эгоцентрика запечатлеть собственные черты в своем шедевре? Или все же здесь явлено нечто большее, нежели образ, уловленный подсознательным зрением и воплощенный в сей ужасной форме?
Изуродованное восковое лицо было вылеплено с величайшим мастерством. Все эти крохотные проколы — как они походили на бесчисленные точечные ранки, испещрявшие тело той несчастной собаки! Но это было еще не все. На левой щеке жертвы угадывался некий изъян, явно не вписывавшийся в общую картину, — такое впечатление, будто скульптор пытался загладить дефект, допущенный при первой отливке. Чем пристальнее Джонс вглядывался, тем сильнее содрогался от безотчетного страха — а потом вдруг вспомнил одно обстоятельство, исполнившее душу беспредельным ужасом. Та кошмарная ночь, яростная схватка, связанный безумец — и длинная, глубокая царапина на левой щеке еще живого Роджерса…
Джонс бессильно разжал пальцы, стискивавшие медный поручень, и лишился чувств.
Орабона продолжал улыбаться.
Говард Филлипс Лавкрафт, Хейзл Хилд
Крылатая смерть[95]
(перевод Л. Кузнецова)
I
Гостиница «Оранжевая» расположена на Хай-стрит, неподалеку от железнодорожного вокзала в южноафриканском городе Блумфонтейн. В воскресенье, 24 января 1932 года, там, в одном из номеров четвертого этажа, сидели, трепеща от ужаса, четверо мужчин. Одним из них был Джордж К. Титтеридж, хозяин гостиницы; вторым — констебль Ян Де Витт из Главного полицейского управления; третьим — Иоганнес Богарт, местный следователь по уголовным делам; четвертым и, по всей видимости, более других сохранившим самообладание, был доктор Корнелиус Ван Кёлен, медицинский эксперт при следователе.
На полу, в очевидном несоответствии с душным летним зноем, лежало холодное мертвое тело — но не оно наводило ужас на этих четверых людей. Взгляды их блуждали попеременно от стола, где в странном сочетании были разложены несколько вещей, к потолку над их головами, по гладкой белизне которого были в несколько рядов выведены огромные, неровные, как бы шатающиеся из стороны в сторону каракули. Доктор Кёлен то и дело искоса поглядывал на небольшую, в потертом кожаном переплете, записную книжку, которую держал в левой руке. Страх, охвативший этих людей, казалось, в равной степени исходил от записной книжки, каракуль на потолке и необычного вида мертвой мухи, плавающей в бутыли аммиака. Кроме нее на столе наличествовали открытая чернильница, перо, стопка бумаги, черный чемоданчик врача, бутыль с соляной кислотой, а также стакан, на четверть с небольшим наполненный густым раствором марганцовки.
Книжка в потертом кожаном переплете принадлежала лежавшему на полу мертвецу — из нее только что выяснилось, что оставленная им в гостиничном журнале запись «Фредерик Н. Мейсон, горное оборудование, Торонто, Канада» была от начала до конца фальшивой. Подобным же образом выяснились и иные, по-настоящему жуткие обстоятельства; но сверх того должно было обнаружиться и еще многое, куда более ужасное, на что указывали факты, никак не прояснявшие, а, напротив, совершенно запутывавшие дело. Смутные, мрачные подозрения собравшихся питались гибелью нескольких людей, связанной с темными секретами дремучей Африки, что заставляло их зябко поеживаться даже в эту иссушающую летнюю жару.
Книжка была невелика по объему. Первые записи в ней были сделаны прекрасным почерком, но с каждой страницей они становились все более неровными, а к концу — и вовсе лихорадочными. Поначалу они вносились отрывочно, время от времени, но позже почти ежедневно. Едва ли их можно было назвать дневником, ибо они отражали лишь одну сторону деятельности автора. Имя мертвого человека доктор Кёлен признал сразу, как только бросил взгляд на первый лист, — то был выдающийся представитель его же собственной профессии, с давних пор тесно связанный с жизнью Африки. Однако уже в следующий момент он с ужасом вспомнил, что это имя сопряжено с подлым преступлением, сообщениями о котором около четырех месяцев тому назад полнились газеты, но которое так и не получило должного воздаяния. Чем дальше бежали его глаза по строчкам, тем глубже пронизывали его отвращение и панический ужас.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
