«Я от природы человек нордический — белый как мел, массивный тевтонский убийца из скандинавских или северогерманских лесов. Викинг берсерк — убийца, хищный грабитель крови Хенгиста и Хорсы — победитель кельтов и смешанного сброда, и основатель империй… пьющий кровь врагов…»[8]. Едва ли нужно добавлять, что Лавкрафт внешне ничуть не походил на крепыша-грабителя викинга. Он был настолько чувствительным, что не мог вытащить мышь из мышеловки, а выкидывал ее вместе с мышеловкой. Поиск сверхчеловека в прошлом в конечном итоге прекратился благодаря прогрессу в области антропологии и археологии. Обнаружилось, что современные дикари и варвары, когда узнаешь их чуть получше, мало чем отличались от других людей с обычным набором достоинств и недостатков и обычными индивидуальными вариантами. Сегодняшние цивилизованные люди, как стало известно, были потомками подобных первобытных людей, проживавших в таком состоянии сотни тысяч лет. А «золотого века» нет и никогда не бывало ни в современной Полинезии, ни в доисторической Европе. Каковы же тогда настоящие варвары? Получаются ли из них хорошие герои современного фэнтэзи? Опыт любого полевого антрополога намного превосходит мое знакомство с такими людьми, но все же я в своих путешествиях пообщался с живыми варварами. Некогда слово «барбарос» означало «не грекоязычный». Потом этот термин стал обозначать любого чужака — лицо, не входящее в определенную культурную группу. И поскольку большинство людей считает собственную культуру самой лучшей, то слово это стало означать (согласно словарю Вебстера): «человек в грубом, некультурном состоянии». А еще позже американский антрополог XIX века Льюис Генри Морган так растолковал его: «состояние между дикостью и цивилизацией». Время сурово обошлось с моргановской схемой человеческой культурной эволюции, но в его классификации по-прежнему содержится зерно истины. Самые первобытные народы живут и ныне так, как раньше жили все люди — за десять тысячелетий до нашей эры, — охотой, рыбной ловлей и собирательством. Мы можем назвать это «дикарской» или (если мне дозволят неологизм) «тератической» стадией культуры. Затем, с открытием того, как выращивать съедобные растения и животных, произошла неолитическая революция («георгическая» стадия). Около шестого-четвертого тысячелетий до нашей эры деревни выросли в города, люди научились обрабатывать металлы и изобрели письменность и арифметику. Когда у людей появились письменность, арифметика, металлы и города, они стали цивилизованными по определению; не обязательно более честными, вежливыми и добрыми, чем нецивилизованные люди, но обладавшими могуществом, которое письменность, металлы и города давали тем, кто владел ими. Мы можем назвать эту стадию «астической». Георгическая стадия, между тератической и астической, соответствует «варварской» по классификации Моргана. Находящихся в этой стадии людей можно законно назвать «варварами». Это тоже не подразумевает, что они как личности лучше или хуже людей, находящихся в любой другой стадии культуры. Примерами варваров, в техническом смысле, являются галлы, германцы, бритты классической эпохи, до того как их завоевали римляне; центральноазиатские кочевники (гунны, тюрки и монголы), изрядно досаждавшие цивилизованному миру с 400 по 1400 год нашей эры; а в более недавние времена ими являлись большинство жителей тихоокеанских островов, американские индейцы и африканские негры. Когда варвары попадают под влияние цивилизации, такая классификация теряет свое значение. Хотя бы потому, что варвары быстро утрачивают собственную культуру. Племя может успешно ткать собственные ткани, лепить собственные горшки и ковать собственные мотыги и наконечники копий. А затем открывает свою лавочку цивилизованный торговец. Он может так резко сбить цену на туземную продукцию сошедшими с конвейера товарами — английским и японским текстилем, алюминиевыми кастрюлями и сковородками, винтовками и дробовиками, — что туземное искусство выделывать что-либо вскоре забывается. Из самообеспечивающейся, самодостаточной, самоуважающей, хорошо организованной мини-нации племя становится толпой неграмотных, неквалифицированных рабочих.
Но позвольте мне рассказать о некоторых варварах, которых я знал. Я б не назвал ни одного из них близким другом; но знал я их достаточно хорошо, чтобы получить представление о том, что они за люди. Ни один из них не был варваром в самом строгом смысле слова, поскольку все они подверглись влиянию цивилизации. Однако, чтобы найти сейчас «неиспорченного» варвара, надо ехать в Новую Гвинею или в какое-то столь же отдаленное место. Первым был Джо, ирокез, с которым я в юности работал в топографической группе. Я был помощником землемера, а он — одним из лесорубов. Джо был человеком среднего возраста, толстым и веселым, с грубоватым чувством юмора. Он потешал всю группу своими анекдотами. И говорил так: «Не, я не умею читать и писать, но могу сделать побольше тех, что умеют!» Он хвалился числом своих детей. Как только его работа будет завершена, говорил он, то поспешит домой сделать еще одного: «Машина у меня вполне готова». Следующим был Джума, мганда, возивший меня на машине по Кампале, столице Уганды, в I960 году. Джума был человеком лет так пятидесяти, довольно худым, и хорошим малым: сердечным, внимательным и умным. Набожный мусульманин, он однажды попросил меня определить по карманному компасу, в какой стороне Мекка, чтоб он мог правильно нацеливать свои полуденные молитвы. Среди показанных мне Джумой достопримечательностей была и гробница-дворец — большая, крытая листьями, с выкрашенными в красный цвет деревянными частями — Мтезы, царствовавшего в кровавом великолепии век назад, когда сюда заявились Спик и Грант. Мать Джумы была наследственной хранительницей этого святилища. Хоть Джума и был мусульманином, он, как положено, молился духу Мтезы. Он также показал мне озеро, где Мтеза скармливал крокодилам досадивших ему людей. Мтеза несомненно гордился бы тем, как управляет Угандой ее нынешний президент Иди Амин[9].
Джума рассказал мне, что у него была жена, от которой у него имелось несколько детей. Жена умерла. Будучи достаточно пожилым, чтобы требования плоти больше не донимали его со страшной силой, Джума предпочел бы больше не жениться, но его мать думала иначе. Она оказывала на него давление, побуждая к женитьбе, и подключила к этому его кузена и его лучшего друга. В ориентированной на семью Африке пренебречь желаниями своих родных не так-то легко.
Наконец Джума уступил. Он сказал матери, что если она найдет ему хорошую девушку, то он на ней женится. Она нашла, и он женился. И теперь ему приходилось растить новых детей. Он серьезно спросил меня:
