Глава XLIII
Руфус, оставшись один, вспомнил, что обещал Регине телеграфировать.
При его строгом отношении к истине нелегко было решить, что он ей напишет. Постараться, если возможно, внушить Регине свою собственную, непоколебимую веру в верность Амелиуса после некоторого размышления оказалось при настоящих обстоятельствах самым лучшим, наиболее честным исходом. С тревожной душой, полной тяжелых предчувствий, он отправил в Париж следующую телеграмму. «Имейте терпение и будьте справедливы к А. Он этого заслуживает».
Окончив свое дело на телеграфе, Руфус отправился к мистрис Пейзон.
Почтенная леди приняла его с холодностью и церемонностью, совершенно противоложной се обычной теплоте и дружелюбию.
– Я вас принимала за человека, выделяющегося из тысячи, – начала она сурово, – а вы оказались не лучше других. Если вы пришли говорить со мной об этом подлом, молодом социалисте, то поймите, что меня не так легко одурачить, как мисс Регину. Я исполнила свою обязанность, я раскрыла глаза этому бедному созданию. А вы должны стыдиться самого себя.
Руфус выслушал все это со свойственным ему самообладанием.
– Может быть, вы и правы, – спокойно заметил он, – но и самый бездельник имеет право оправдываться и требовать объяснений, когда на него нападает леди. Не можете ли вы объяснить мне, старый друг, что вы подразумеваете под этим?
Объяснение было не такого рода, чтоб могло успокоить встревоженного американца. Регина отправила письмо ей с тем же поездом, с которым Руфус приехал в Англию, рассказала все происшедшее между нею и Руфусом в Елисейских полях и обращалась к ней за сочувствием и советом. Получив письмо утром, мистрис Пейзон уже ответила и отправила ответ на почту. Ее опытность и столкновения с несчастными, принимаемыми в приют, не располагали ее верить в невинность убежавшей девушки, подвергаемой искушениям при подобных обстоятельствах. Она вложила в свое письмо записку Амелиуса, в которой тот признавался ей, что Салли провела ночь у него в доме.
«Я уверена, что скажу вам истину, – писала она, – если прибавлю, что девушка с тех пор не покидала коттеджа. Если вы можете согласить подобное положение дел с уверениями мистера Руфуса Дингуэля в верности его друга, то я не имею ни права, ни желания стараться изменить ваше мнение. Но вы просили моего совета, и я не должна отказать вам в нем. Я, как честная женщина, обязана сказать, что поступила бы совершенно так же, как ваш дядя, разорвала бы обязательство, если б моя дочь была поставлена в неловкое и унизительное положение, подобное вашему».
Можно было бы еще сегодня смягчить это суровое мнение, но сколько Руфус ни убеждал мистрис Пейзон изменить свое заключение, все было тщетно. Невозможно было встретить более почтенной и разумной женщины, столь преданной рутине. Она так въелась в нее, так твердо держалась общих правил, что не могла понять, как другие верили в исключения. Двое старых друзей первый раз в жизни расстались весьма холодно.
Руфус вернулся в свой отель ожидать известий от Амелиуса.
День прошел, и один только посетитель нарушил его уединение, то был американец, друг и корреспондент, имевший сношения с агентством, ведшим его дела в Англии. Ему было поручено передать Руфусу важные и спешные сведения насчет денежных дел, к которым посетитель прибавил еще указание относительно надежных спекуляций и предостережения против рискованных и опасных, «как, например, банк Фарнеби…» – прибавил он.
– Нет надобности предостерегать меня против Фарнеби. Я не принял бы в нем участия, если б он подарил мне его.
Американец с удивлением взглянул на него.
– Однако невозможно, чтоб вы уже слышали новость! – воскликнул он. – Еще никто не знает ее на бирже.
Руфус отвечал, что он говорил под влиянием личного впечатления.
– А что же нового? – спросил он.
Ему было по секрету сообщено, что в воздухе носится гроза или, другими словами, в банке сделано весьма серьезное открытие. Несколько времени тому назад банк дал большую сумму взаймы одному коммерсанту за поручительством мистера Фарнеби. Человек этот умер, и по рассмотрении его бумаг оказалось, что он получил лишь несколько сот фунтов в вознаграждение за свое молчание. Большая часть денег перешла к самому мистеру Фарнеби и была поглощена его газетой, патентованными лекарствами и другими никуда негодными спекуляциями, отдельно от его собственных частных дел. «Вы не можете знать этого, – прибавил американский друг, – но Фарнеби вылез из грязи, это выскочка. Его банкротство лишь вопрос времени, и очень может быть, что поведет его на скамью подсудимых. Я слышал, что Мильтон, кредит которого за последнее время значительно увеличился в банке, отправился навестить своего друга в Париже. Говорят, что племянница Фарнеби красива, и Мильтон влюблен в нее. Неудобно для Мильтона». Руфус слушал внимательно, но решился не вмешиваться более в любовные дела своего друга. Весь день и весь вечер ждал он Амелиуса, но тщетно. Было уже около полуночи, когда явился Тоф с поручением от своего господина. Амелиус отыскал Салли и вернулся до того измученным, что нуждается в отдыхе и лег в постель. Утром, как встанет, уйдет снова из дома и в течение дня надеется зайти к нему в отель. Глядя испытующим взором на важное, непроницаемое лицо Тофа, он старался вытянуть от него побольше сведений. Но старый француз сохранил свое достоинство и был весьма сдержан.
– Вы взяли меня за плечи сегодня утром, сэр, и вытолкали меня вон, – сказал он. – Я не желаю подвергаться подобному обращению в другой раз, к тому же я не имею привычки совать нос в тайны моего господина.
– Я не имею привычки долго сердиться, – холодно заметил Руфус. – Чистосердечно прошу вас извинить меня за мое с вами обращение и протягиваю вам руку.
Тоф держался у двери, теперь он приблизился к нему с достоинством, свойственным французу в серьезных случаях его жизни.
– Вы обращаетесь к моему сердцу и моей чести, сэр, – сказал он. – Я предаю забвению утреннее приключение и имею честь пожать вашу руку.
Когда дверь за ним затворилась, Руфус многозначительно улыбнулся. «Вы не имеете привычки совать нос в тайны вашего господина, – повторил он про себя. – Если б Амелиус читал на вашем лице, как я читаю на нем, то завтра утром, выйдя из дома, он оглянулся бы через плечо и увидел бы, что вы следуете за ним на почтительном расстоянии!»
Позднее на следующий день сам Амелиус появился в отеле. Говоря о Салли, он был чрезвычайно сдержан. Заявив, что она больна и нуждается в медицинском уходе, он переменил тему разговора. Пораженный его печальным и встревоженным видом, Руфус спросил его, не имеет ли он известий о Регине. Нет, она дольше обыкновенного не писала ему.
