— Но для чего? — в отчаянии зашептал Керис. — Жить так, калекой? Волшебника из меня все равно не получилось, теперь я и меч-то держать как следует не смогу в руках. Кому нужен ущербный?
— Не нужно быть волшебником, никто не заставляет тебя быть воином, будь самым обычным человеком, — спицы снова молниеносно замелькали в ее руках, — неужели быть человеком так сложно?
— Да, — тихо сказал послушник.
— Ты что же, по-прежнему продолжаешь считать себя послушником Совета?
Иногда тетка Мин напоминала Керису о старой загадке-считалке, которая была популярна у послушников в школе. Смысл нехитрой рифмы состоял в том, что даже безобидной булавкой можно пустить кровь человеку. Помолчав, Керис выдавил из себя:
— Но я поклялся быть послушником, Хранить верность Совету до конца своих дней. Но теперь я даже не знаю…
Минхирдин ничего не ответила. Только тоненько позванивали спицы, и Кериса снова потянуло в сон.
Некоторое время он лежал просто так, молча, уставясь в кедровую обшивку потолка. В голове молодого человека проносились разные памятные сцены и события из его жизни. Он понимал, что теперь тоже должен сделать какой-то выбор, хотя ему показалось, что никакого выбора у него просто нет.
И вдруг онемение, которое уже несколько недель сковывало его душу, прорвалось, как лед на реке весной, и душа Кериса наполнилась обидой. Он даже и сам не понимал, чего ему так жаль — то ли того, что он затратил столько усилий, но все равно не стал волшебником, то ли чего-то еще. В возрасте шестнадцати лет он вроде избавил себя от этой неопределенности, дав обет на верность Совету, который должен был за него решать, что делать. Казалось, он был навсегда избавлен от мучительности выбора. Но, как теперь понимал внук Архимага, эта мучительность вернулась вновь. И тем сильнее была боль, чем меньше опыта у него было в принятии самостоятельных решений.
Неожиданно для себя Керис заплакал. Если раньше он плакал слезами сожаления по смерти деда, то теперь это были слезы мук, бессилия. Прежде такие душевные муки были совершенно неведомы ему. Керис был послушником, а от послушников и ждут, что он завершит свою жизнь, став непригодным — точно так же приканчивают бойцового петуха, когда он становится старым или калекой и больше не может развлекать публику и приносить своему хозяину барыши.
Но все же…
Керис словно почувствовал запах, исходивший из сумки с разными лечебными травами Антрига. Сумка эта, как и целая куча других вещей, осталась в заброшенной часовне на берегу речки Глидден. Он вспомнил, как Виндроуз терпеливо, как равному, объяснял ему свойства волшебных трав. А потом Керис вспомнил, как и сам помог дать жизнь новому человеку.
Керис периодически засыпал, потом просыпался, думал о пережитом и снова засыпал. Утро сменилось днем, день вечером. За окнами снова стало темно. Время от времени он даже ощущал тельце болонки Киши доверчиво прижимается к нему, которая лежала молча, словно понимала, как тяжело ему. И вдруг, проснувшись в очередной раз, Керис почувствовал ладонь Пеллы на своем жарком лбу. Да, это была она.
— Я так и думал, что ты здесь, — раздался тихий голос Фароса.
Пелла от неожиданности вздрогнула, но руки не убрала.
— Я просто подумал, моя принцесса, что тебе нужно знать, что Леннарт и в самом деле тяжело болен, — сказал Регент. — С ним там сейчас один волшебник. В общем, получается, что вы спасли мне жизнь.
Керис почувствовал, как Пеллицида сделала глубокий вдох — она хотела что-то сказать в ответ, но заколебалась. Наконец, она вымолвила неуверенно:
— Фарос, мне и в самом деле жаль, что с Леннартом случилось это…
Фарос хмыкнул. Вдруг он топнул подкованными каблучками своих башмаков по драгоценному паркету комнаты. Это было тем более странно, что Керис знал, как тихо ходит Регент. Фарос же сказал жестко:
— Этот Леннарт. Надоедливый щенок. Говорят, что он выживет. Впрочем, красоты ему уж точно не вернешь. Я не стану больше его держать возле себя. Хотя, думаю, в награду за преданность я отсыплю ему деньжат. Может быть, стоит даже назначить ему ренту…
— но ведь все это он делал только из любви к тебе, — жестко сказала Пелла.
— Из любви ко мне позволил одурачить себя? Как можно быть таким растяпой, а? Пытался взять меня волшебством, в котором не смыслил ни ухо, ни рыло. Он просто развесил уши, даже не зная, кто дает ему советы. Ему нужно было только одно. Эта твоя болонка, похожая на крысу, и то кажется куда достойнее его. По крайней мере, у нее есть чувство собственного достоинства и храбрость.
— Но это еще не повод быть таким жестоким.
— Пеллицида… — Керис впервые слышал, что Регент обратился к девушке по имени, — у меня действительно не было повода быть жестким по отношению к тебе. Но я думаю, что мы оба пострадали. Извини меня, — голос принца звучал вполне искренне. — Ты вовсе не обязана была спасать мне жизнь. Каннер получает за это бешеные деньги. Я вообще люблю издеваться над слабыми, такая у меня плохая привычка, как и та, когда я начинаю грызть ногти. Я постараюсь теперь относиться к тебе достойно. Ведь у тебя были все основания желать моей смерти. Скажи только, этот парень… Он твой избранник?
— Нет, — пальцы Пеллы сильно сжали руку Кериса, — никто из нас не желал твоей смерти.
— Ага, — протянул принц, и по тому, как он вздохнул, Керис понял, что и до него дошел смысл особой интонации при слове «нас». — Мне сразу тогда показалось, что это не мой человек, хотя на нем была форма моего гвардейца. — Вдруг голос Регента стал совсем тихим, даже робким.
— Скажи, правда ли то, что ты ждешь ребенка?
Керис услышал только шелест волос, она, должно быть, кивнула головой.
— Это… мой ребенок?
— Да.
Керис открыл глаза и увидел их обоих — Фароса, который превратился словно в соляной столб и Пеллу, которая выглядела очень молодой и бойкой, как тогда, в короткой схватке с Леннартом — это было лицо воительницы, которая к тому же чувствует себя королевой.
— Даже жаль как-то, — проговорил Фарос криво, — я ведь самодовольный дурак, безумец, меня за спиной даже садистом величают. Я совсем не похож на человека, который должен продолжить нашу древнюю династию. Но я иногда все-таки могу замечать хорошее… И отвечать добром на добро…
Принц еще долго смотрел на девушку, дух которой ему так и не удалось сломить и взгляд его, которым Фарос смотрел на мир, казалось, немного смягчился, как смягчился тогда, в поместье.
— Ну что же, — произнес Регент, — видит Бог, что женщины не интересуют меня кроме случая, когда мне нужен становится наследник. Чисто природная функция. Потому у меня будет к тебе одно единственное требование — воспитать этого ребенка и тех детей, которые могут появиться в будущем, чтобы они росли на благо империи. Ты должна чувствовать ответственность за эту страну, — слегка наклонившись, Фарос поцеловал девушке руку и, круто повернувшись, направился к двери.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
