— Какая?
— Мне выписываться завтра.
— Очень рада за вас! — Она добрая была Мита, только по первому взгляду сердитая.
— Не в том дело. Мне надо за день в городе сделать много, вечером же и уехать. А одёжку со склада очень поздно приносят. Как бы, Миточка, так сделать: принести мои вещи сегодня, засунуть их куда-нибудь, а я утром бы рано-рано переоделся и ушёл.
— Вообще нельзя, — вздохнула Мита. — Низамутдин если узнает…
— Да не узнает! Я понимаю, что это — нарушение, но ведь, Миточка — только в нарушениях человек и живёт!
— А вдруг вас завтра не выпишут?
— Вера Корнильевна точно сказала.
— Всё-таки надо от неё знать.
— Ладно, я к ней сейчас схожу.
— Да вы новость-то знаете?
— Нет, а что?
— Говорят, нас всех к концу года распустят! Просто упорно говорят! — некрасивое лицо её сразу помилело, как только она заговорила об этом слухе.
— А кого — нас? Вас?
То есть, значило — спецпереселенцев, нации.
— Да вроде и нас, и вас! Вы не верите? — с опаской ждала она его мнения.
Олег почесал темя, искривился, глаз один совсем зажал:
— М-может быть. Вообще-то — не исключено. Но сколько я этих параш уже пережил — уши не выдерживают.
— Но теперь очень точно, очень точно говорят! — Ей так хотелось верить, ей нельзя было отказать!
Олег заложил нижнюю губу за верхнюю, размышляя. Конечно, что-то зрело. Верховный Суд полетел. Только медленно слишком, за месяц — больше ничего, и опять не верилось. Слишком медленна история для нашей жизни, для нашего сердца.
— Ну, дай Бог, — сказал он, больше для неё. — И что ж вы тогда? Уедете?
— Не зна-аю, — почти без голоса выговорила Мита, расставив пальцы с крупными ногтями по надоевшим истрёпанным карточкам.
— Вы ведь — из-под Сальска?
— Да.
— Ну, разве там лучше?
— Сво-бо-да, — прошептала она.
А верней-то всего — в своём краю надеялась она ещё замуж выйти?
Отправился Олег искать Веру Корнильевну. Не сразу ему это удалось: то она была в рентгенкабинете, то у хирургов. Наконец он увидел, как она шла со Львом Леонидовичем по коридору — и стал их нагонять.
— Вера Корнильевна! Нельзя вас на одну минуточку?
Приятно было обращаться к ней, говорить что-нибудь специально для неё, и он замечал, что голос его к ней был не тот, что ко всем.
Она обернулась. Инерция занятости так ясно выражалась в наклоне её корпуса, в положении рук, в озабоченности лица. Но тут же с неизменным ко всем вниманием она и задержалась.
— Да?..
И не добавила „Костоглотов“. Только в третьем лице, врачам и сёстрам, она теперь называла его так. А прямо — никак.
— Вера Корнильевна, у меня к вам просьба большая… Вы не можете Мите сказать, что я точно завтра выписываюсь?
— А зачем?
— Очень нужно. Видите, мне завтра же вечером надо уехать, а для этого…
— Лёва, ладно, ты иди! Я сейчас тоже приду.
И Лев Леонидович пошёл, покачиваясь и сутулясь, с руками, упёртыми в передние карманы халата, и со спиной, распирающей завязки. А Вера Корнильевна сказала Олегу:
— Зайдёмте ко мне.
И пошла перед ним. Лёгкая. Легко-сочленённая.
Она завела его в аппаратную, где когда-то он так долго препирался с Донцовой. И за тот же плохо строганный стол села, и ему показала туда же. Но он остался стоять.
А больше — никого не было в комнате. Проходило солнце сюда наклонным золотым столбом с пляшущими пылинками, и ещё отражалось от никелированных частей аппаратов. Было ярко, хоть жмурься, и весело.
— А если я вас завтра не успею выписать? Вы знаете, ведь надо писать эпикриз.
Он не мог понять: она совершенно служебно говорила или немножко с плутоватостью.
— Ипи-что?
— Эпикриз — это вывод изо всего лечения. Пока не готов эпикриз — выписывать нельзя.
Сколько громоздилось дел на этих маленьких плечах! — везде её ждали и звали, а тут ещё он оторвал, а тут ещё писать эпикриз.
Но она сидела — и светилась. Не одна она, не только этим благоприязненным, даже ласковым взглядом — а отражённый яркий свет охватывал её фигурку рассеянными веерами.
— Вы что же, хотите сразу уехать?
— Не то что хочу, я бы с удовольствием и остался. Да негде мне ночевать. На вокзале не хочу больше.
— Да, ведь вам в гостинице нельзя, — кивала она. И нахмурилась: — Вот беда: эта нянечка, у которой всегда больные останавливаются, сейчас не работает. Что же придумать?.. — тянула она, потрепала верхнюю губу нижним рядком зубов и рисовала на бумаге какой-то кренделёк. — Вы знаете… собственно… вы вполне могли бы остановиться… у меня.
Что?? Она это сказала? Ему не послышалось? Как бы это повторить?
Её щёки порозовели явно. И всё так же она избегала взглянуть. А говорила совсем просто, как если б это будничное было дело — чтобы больной шёл ночевать к врачу:
— Как раз завтра у меня такой день необычный: я буду утром в клинике только часа два, а потом весь день дома, а с обеда опять уйду… Мне очень удобно будет у знакомых переночевать…
И — посмотрела! Рдели щёки, глаза же были светлы, безгрешны. Он — верно ли понял? Он — достоин ли того, что ему предложено?
А Олег просто не умел понять. Разве можно понять, когда женщина так говорит?.. Это может быть и очень много, и гораздо меньше. Но он не думал, некогда было думать: она смотрела так благородно и ждала.
— Спа-сибо, — выговорил он. — Это… конечно, замечательно. — Он забыл совсем, как учили его сто лет назад, ещё в детстве, держаться галантно, отвечать учтиво. — Это — очень хорошо… Но как же я могу вас лишить… Мне совестно.
— Вы не беспокойтесь, — с уверительной улыбкой говорила Вега. — Нужно будет на два-три дня — мы что-нибудь придумаем тоже. Ведь вам же жалко уезжать из города?
— Да жалко конечно… Да! Тогда только справку о выписке придётся писать не завтрашним днём, а послезавтрашним! А то комендатура меня потянет — почему я не уезжаю. Ещё опять посадят.
— Ну, хорошо, хорошо, будем мухлевать. Значит, Мите сказать — сегодня, выписать — завтра, а в справке написать — послезавтра? Какой вы сложный человек.
Но глаза её не ломило от сложности, они смеялись.
— Я ли сложный. Вера Корнильевна! Система сложная! Мне и справок-то нужно не как всем людям по одной, а — две.
— Зачем?
— Одну комендатура заберёт в оправдание поездки, а вторая — мне.
(Комендатуре-то он, может, ещё и не отдаст, будет кричать, что одна, но — запас надо иметь? Зря он муку принимал из-за справочки?..)
— И ещё третья — для вокзала. — На листике она записала несколько слов. — Так вот мой адрес. Объяснить, как пройти?
— Найду-у, Вера Корнильевна!
(Нет, серьёзно она думала…? Она приглашала его по-настоящему?..)
— И… — ещё несколько уже готовых продолговатых листиков она приложила к адресу. — Вот те рецепты, о которых говорила Людмила Афанасьевна. Несколько одинаковых, чтоб рассредоточить дозу.
Те рецепты. Те!
Она сказала как о незначащем. Так, маленькое добавление к адресу. Она умудрилась, два месяца его леча, ни разу об этом не поговорить.
Вот это и был, наверно, такт.
Она уже встала. Она уже к двери шла.
Служба ждала её. Лёва ждал…
И вдруг в рассеянных веерах света, забившего всю комнату, он увидел её, беленькую, лёгонькую, переуженную в поясе, как первый раз только сейчас — такую понимающую, дружественную и — необходимую! Как первый раз только сейчас!
И ему весело стало, и откровенно очень. Он спросил:
— Вера Корнильевна! А за что вы на меня так долго сердились?
Из светового охвата она смотрела с улыбкой, почему-то мудрой:
— А разве вы ни в чём не были виноваты?
— Нет.
— Ни в чём?
— Ни в чём!
— Вспомните хорошо.
— Не могу вспомнить. Ну, хоть намекните!
— Надо идти…
Ключ у неё был в руке. Надо было дверь запирать. И уходить.
А так было с ней хорошо! — хоть сутки стой.
Она уходила по коридору, маленькая, а он стоял и смотрел вслед.
И сразу опять пошёл гулять. Весна разгоралась — надышаться нельзя. Два часа бестолково ходил, набирал, набирал воздуха, тепла. Уже жалко ему было покидать и этот сквер, где он был пленником. Жалко было, что не при нём расцветут японские акации, не при нём распустятся первые поздние листья дуба.
Что-то и тошноты он сегодня не испытывал, и не испытывал слабости. Ему вполне бы с охоткой покопать сейчас земличку. Чего-то хотелось, чего-то хотелось — он сам не знал. Он заметил, что большой палец сам прокатывается по указательному, прося папиросу. Ну нет, хоть во сне снись — бросил, всё!
Находившись, он пошёл к Мите. Мита — молодец: сумка Олега уже была получена и спрятана в ванной, а ключ от ванной будет у старой нянечки, которая заступит дежурить с вечера. А к концу рабочего дня надо пойти в амбулаторию, получить все справки.
