— Не такой уже могучий, правда? С кошмарами, которые ты так любовно собирал на протяжении стольких лет и всё, на что тебя хватило — это кокон, да?
— Линка, я… надеялся, что ты… — тело зашлось в нездоровом хриплом кашле. Искра, красная, мерзкая, с каждым приступом вытекала на пол — из носа, рта, глаз старика. Наверно, были бы мы в реальном мире, он не смог бы говорить. Наверно…
— Как жаль… я думал, что… спасу тебя, а…
Я не хотела думать о том, что Крок пытался сказать. Не хотела думать о том, что произошло. Позабылось, выветрилось из памяти, как этот же старикан хотел убить меня. Или не хотел? Он же не зря сказал, что отделил меня…
Не дай ему себя обмануть, вмешался в мои размышления отошедший от ступора Черныш. Нить жемчужин — знаешь, что это? Кошмары Лексы. И собирал он их только для того, чтобы рано или поздно занять местный трон. Не появись я и ты — он сверг бы Трюку, и захватил писателя, понимаешь?
— А ты? Ты хочешь не того же самого, что и он? Ты не власти хочешь?
— Власть разной бывает…
— И твоя была бы самой лучшей, верно?
Черныш опустил черную лапу с браслетом жемчужин, возложил её на Крока, словно желая отдать последнюю почесть противнику. Нет, не почесть. С каждой секундой я ощущала, что расту. Не в размерах, в возможностях. Что мне под силу обуздать весь окружающий мир. О чём я там раньше мечтала? Бегать в кукольном теле без лишних сложностей? Чувствовать холод, тепло, запахи так же четко, как люди? Быть человеком? Пустое — теперь, стоит мне вернуться в серую реальность, как я стану в десятки раз сильнее. Смогу не только двигаться — людьми управлять, перемещаться не хуже Трюки, да что угодно.
Крок растворялся во мне, становясь бесформенным, чернел прямо на глазах. За чувством непоправимого следовало воистину необъяснимое удовлетворение собственного могущества. Могущества вершителя судеб.
Я ухмыльнулась. Все — каждая сопля в этом мире припоминала мне, что я — всего лишь недорисованный рисунок на асфальте. Мела, мол, не хватило, одна лишь искорка осталась. Кукла. Я не разговариваю с куклами.
Заговорите. Дорисуете. Будете кровью чертить, зло ухмыльнулась я. Мне на миг представилось, как я тысячью строк и предложений ухну на белоснежные просторы бумаги. Как сотни, тысячи тысяч пар глаз будут следить за мной. И не важно, чем я стану- гениальнейшей книгой о любви или простеньким рассказом о том, что надо слушаться родителей. Я стану величайшим текстом, какой только знало человечество. А потом. После того, как они прочтут, я навек поселюсь в их душах — ужасом, кошмаром, и буду расти — с каждым днём становясь всё больше и больше.
Мне захотелось помотать головой из стороны в сторону, прогоняя гадостное наваждение. Мысли Черныша, его стремления и желания сейчас были передо мной, как открытая книга. Я закусила нижнюю губу.
— Не нравится? — тут же поинтересовался он у меня, гордый собой. Я не ответила. — Вижу, что не нравится. Но пойми — только страх толкает людей делать поступки! Страх за родных, близких, за свою поганую шкуру! Любят разве тех, на кого возбуждаются? Любят тех, за кого действительно страшно. А тот мелкий ужас, который сладостным покровом приходит по ночам, уча детей, что ночь — не время для игр, что ночь полна опасностей? Разве не такие, как я научили людей строить дома?
Мы медленно шли к Великой Идее. Где-то там за спиной исчезал в небытие Крок, обращаясь лишь кучкой искры. Иссушенный, обессиленный, мертвый, теперь он выглядел тощей дохлой ящерицей, нежели настоящим крокодилом.
Черныш не унимался. Он словно бы бесился от моего молчания, желая услышать от меня слово согласия. Разве не я — Я! — толкал их создавать то, что есть в этом мире? Разве не из страха перед Смертью они создают то, что должно, будто бы, остаться в веках и обеспечить им бессмертие? Не этот ли страх заставлял искать их лекарства? Шарить по пещерам, охотясь на хищников — ради добычи, теплых вещей и мяса — разве не мне они обязаны цивилизацие…
У меня не стало руки. Точнее сказать, у нас не стало не руки — она отмершей кляксой плюхнулась на пол, извиваясь десятком разбегающихся в разные стороны червей. Браслет из кошмарных жемчужин сиротливо теперь лежал на полу. Я смотрела на него, боясь поднять глаза, потому что знала, кто пришёл. Знала и боялась. Ну, Черныш, хотелось спросить мне, а теперь ты скажешь мне, что страх перед НЕЙ должен предать мне сил?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Волшебница молча смотрела прямо на меня, а мне хотелось сгореть от стыда. Её молчание уничижало меня ещё больше, чем молчание Крока. Гулкая, звонкая тишина молоком висела в воздухе — и я боялась её нарушить. Черныш неистовствовал внутри меня, рвясь в бой. Вперед, всё кричало во мне. Бросься на неё, схвати её за рог, отломай, приструни, сядь верхом. Тысячи советов, коим я никогда не последую.
У меня выросла новая рука. Змеями вились новые, свежие пальцы, а я даже не обращала на это никакого внимания. Черныш попытался схватить нить кошмаров теневым отростком, но очередной поток света отсек саму попытку и возможность. Она не даст нам подойти к ним ближе, чем на два шага и не даст поднять. Мне показалось, что я слышу, как скрипит зубами Черныш.
Наверно, говорила я самой себе, стараясь не опускать голову, мы должны что-то сказать друг дружке. Тишина угнетала, тишина съедала и мешала думать. За спиной, мне казалось, у меня бушует целый океан свершенных мной ошибок и Трюка — единственный судья, который выскажет мне за них. Ну же, Трюка, давай, скажи что-нибудь!
Мне на миг стало весело — от страха. Отчаянный смех, надрывный, предсмертный. В коленках появилась предательская дрожь — несмотря на всю поддержку, что оказывал мне Черныш, сейчас он властвовал не только моим телом — сейчас он поселился в моей душе. Ну что же ты, Трюка, давай! Съязви, пошути, обзови, как ты это делаешь обычно.
Она, кажется, даже не моргала. За лошадиной формой вполне угадывался женский силуэт. Как у Юмы. Все ли аномалии рождённые вне людей — женщины, вдруг задалась я вопросом, и мне стало ещё смешнее. Улыбка до ушей выросла сама собой на моём лице.
Я смеялась от вползавшего в меня чувства скорой расправы и легкого конца. Скоро всё это закончится. Всё — моя жизнь, знакомство с Лексой, весь этот глупый мирок для меня — скроется за могильной чернотой. Буду ли я осознавать себя, когда ухну в неё с головой? Не хотелось бы.
Трюка пошла на меня — совершенно спокойно и ничего не боясь. Эхом отзывался цокот её копыт. Мерный такой, похожий на стук каблучков, цокот. Подойдет и посмотрит в мои бесстыжие глаза?
Последним, что я увидела, это как Трюку окутало воистину божественное сияние, а после меня отшвырнуло к самому входу, протащив всем телом по плиточному крошеву. В груди неприятно закололо, Черныш, почему-то, замолчал и больше не проявлял желания общаться.
Трюка стояла над телом Крока. Смотрела на растворяющееся нечто из искры, на мертвую тушу и не пыталась с ним ничего сделать. Мне казалось, что прямо сейчас она бросится на него, дабы впитать силу павшего союзника, но нет. Трюка просто стояла.
— Я… — мне, наконец, удалось совладать с собой.
— Ты, — утвердительно кивнула головой единорожка, пожирая меня полным ненависти взглядом. — Именно ты. Я посчитаю каждую плиту этого зала твоими костями.
Я сделала шаг назад, словно собиралась бежать, но было поздно…
Глава 32
Моя голова в который раз была отрублена ловким замахом клинка. Отсоединялась всего на секунду, всего на мгновение, чтобы через него же вновь вернутся на плечи. Трюка не унывала. С методичностью печатной машинки, она не переставала убивать меня из раза в раз, жестко пресекая каждую мою попытку ответить ей тем же. Быстрая, неуловимая, она молниеносно жалила меня своим клинком, каждый раз наслаждаясь видом страха в моих глазах.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Черныш изредка просыпался во мне, и тогда сопротивление не становилось таким вялым. Но он замолкал каждый раз, как только Трюка озаряла всё вокруг себя яркой вспышкой.
