Ну чего? Еду я налево. Вся дорога кровищей залита, кости гнилые валяются, черепа, и чем дальше, тем больше этого добра. А по сторонам тени какие-то нехорошие маячат. То ли волки, то ли ещё что похуже. Конь, бедолага, ржёт, глазом косится. Не, думаю, туда нам не надо.
И только подумал — опять я у того дурацкого камня оказался. Ладно, поехали направо. Дорога широкая, ровная, одно плохо — нигде ни травинки, ни былинки, лунный пейзаж какой-то. Проехали ещё немножко, смотрю — а по краям дороги пески… Ёшкин кот, опять влипли.
И как подумал — снова, бля, на перекрёстке стоим на этом грёбаном, чтоб его. Ну тут уж чего репу-то чесать — едем вперёд. Всё вроде нормально, никакой кровищи, зелень кругом, травка. Далеко уже заехали, и вроде всё в порядке. Я даже спешился, коня в поводу повёл. Смотрю — лужок зелёный, приятный такой. Ну, я, конечно, подлянки жду, осторожно так ступаю — вдруг болото. Не, всё типа честно. Расположились. Конь травку пощипывает, я в травке разлёгся, культурно отдыхаю. Однако, смотрю — коняга-то мой как-то странно башкой завертел, хрипит, пена выступила… Смотрю на травку эту зелёненькую, ёпть! — да это ж полынь, дурман, и ещё что-то такое гадкое. Я к коню — а тот от меня. Насилу ухватил за повод, ногу в стремя — а тот уже этой гадости нажрался, и, чую, хреново ему…
И опять, блин, я у грёбаного этого камня-алатыря, только теперь уже совсем без вариантов. А на камне сидит чёрный карлик, рожи корчит, лыба до ушей. И мордой своей подозрительно смахивает на дедка моего знакомого того самого. Я, значит, спешился, с мечом к нему подбираюсь, а он сидит себе, только пальцем тычет — мол, осталась тебе одна дорога, назад.
Ну, смотрю я, что там сзади. Тоже дорога, и, в общем, неплохая. И едут по ней всадники на конях — только спины видать. Одно плохо — кони ихние на месте ногами перебирают, а сами всадники прозрачные такие, как медузы. И не солнышко над ними ни хера, а полная луна светит… Призраки, короче.
И чую я: дедок тоже явно из этой компании. Поэтому и наглый такой: его ж человеческим оружием не возьмёшь. Он и так не живой, чё ему.
И до того мне погано стало, что ёбнул я со всей дури мечом в камень этот вонючий, да так ёбнул, что проснулся.
Только когда сон уже кончался, на самом краешке, увидел я, как разваливается всё на куски, и а в воздухе появляется четвёртая дорога. И бежит по ней белый конь без седока…
А когда я совсем глаза протёр, то уже знал, что дальше делать надо.
Позвонил я своим ребятам, велел принести диктофончик и кассетку чистую. И водочки. Она, родимая, мне сейчас совсем не помешает.
Ну что, начальник, не надоело? Да всё уже. Самый хвостик остался.
В общем, так. Пистолет всегда при мне, так что посторонней помощи не потребуется. Теперь только всякие соображения на дорожку.
Значит, так. Были у нас три варианта, так сказать, развития событий. Какой выбрать — от меня зависело. Не будет меня — не будет и того, кто выбирает. А значит, случится всё сразу.
История у вас, дорогие товарищи, будет в эти годы исключительно мудацкая. Я так думаю, что там все варианты перемешаются. То есть все три наши исторические, блин, судьбы, вместе сложатся, и на три поделятся.
Вот будет каша! Уссаться можно.
Интересно, правда, кто у вас первым президентом России будет? Но уж точно не Хаз. И не Руцкой. Эти варианты уже отыгранные. Союз, наверное, развалится, но тоже как бы по-дурацки, не до конца. С этим вам ещё возиться надо будет… С Чечнёй, наверное, воевать вам всё же придётся, это никуда не денется… но Москву они вряд ли возьмут. Хотя, чую жопой, их в Москве будет много. Как — не знаю, но будет. Западники сюда тоже влезут с разными делами. Вы с ними поосторожнее. Интересно, башня Останкинская у вас сгорит? Если сгорит, не дёргайтесь особо, это привет от нас… В девяноста третьем, девяноста четвёртом и девяноста восьмом будут какие-то напряги. У нас они были во всех вариантах, но разные, так что какая из этого хуйня в результате слепится, без поллитры не разобраться.
Вроде всё сказал… Сейчас водочки хряпну. Без закуси. На том свете рукавом занюхаю.
Да, к чему это всё я. Слышь, начальник, вы все мне кой-чего должны. Так вот: найди лейтёху Коновалова, в вашем мире он тоже есть. И не будь жопой, сделай его, что-ли, майором. И дай ему квартиру нормальную. За заслуги перед Отечеством. Ему тоже жить надо.
Сделай, а? Не будь говном.
Ну, теперь можно и водочку. Хух! хорошо пошла.
Ну, ещё одну, последнюю. За здоровье.
Будьте здоровы, дорогие сограждане!
Белая Новь
Отрывок из романа-трилогии иеромонаха Михаила (Шолохова) «Генеральная Линия»
Россия, 1929. Село Святоспасское (бывш. Олсуфьево)
…Молодой монах перегнулся через стол. Был он из сорокатысячников, принял постриг по церковному призыву, и откомандирован в село в целях разъяснения генеральной линии Вселенского Православия на местах. Местным он не был, никого в округе не знал, и староста крепко надеялся, что погостит-погостит залётный гость, да и уедет себе восвояси.
— Вот, понимаешь ты, — горячился монах, — когда лава идёт конная, да на пулемёты… Страшная вещь пулемёты эти. Как горох люди, как горох с коней сыплютси… И вот, понимаешь ты, Их Высокоблагородие, в мундире белом, парадном, на белом жеребце, да как взмахнёт шашкою, как закричит: «За Царя! За Веру! За Русь Святую! По красным выблядкам — а-арш!» Ну и такое тогда со мною сталося от этих его слов… Вроде как ужо и земли под собой не чуйствуешь, а небо вот оно рядышком… И не страшно… Многонько тогда наших туды ушло, на небо-то… Зато красных положили всех. А главного их, комиссара, пленили. Он, грят, один десятерых наших руками заломал, такая в ём силища была. И вот, связали его, привели к Их Высокоблагородию. А тот комиссар весь из себя огромный, понимаешь ли, в два роста обыкновенных человеческих, и весь шерстями зарос, страху-то… И воняет от него дюже… то ли псиною, понимаешь ли, то ли кровью гнилою, бес его разберёт…
Монах смутился скверного слова, плюнул через левое плечо, меленько перекрестил себе груди, и даже чуть осадил назад, но потом снова переломился через столешню, и с горячностью продолжал рассказ свой:
— И вот, понимаешь ты, его волокут, а он нейдёт. Так Их Высокоблагородие с коня спрыгнуло, подходит к самому этому чудищу, комиссару, и этак в глаза его смотрит. Так тот морду-то свою воротит, не выдерживает, понимаешь ты, взгляду Их Высокоблагородия… Так Их Высокоблагородие мундир-то белый на себе рвёт, и Крест Христовый, из себя золотой, в брулиантах, личный Матушки-Императрицы подарок, с грудей сымает, и комиссару тому в рыло его поганое суёт… Так тот на колени пал, завыл страшно, и, понимаешь ли, тут же прямо на месте издохнул…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
