Мне даже не пришлось просить, мне было позволено пройти в Додону через корабль. Она была добра ко мне.
Словно прочитав мои мысли, Госпожа Леса сказала нетерпеливо:
— Да. Ты уже на месте. А войско еще не добралось сюда. Город еще не подвергся нападению, но почти все жители ушли. Ты можешь спокойно искать Ясона, но обещай мне, Мерлин, что, когда ты найдешь то, что ищешь, ты отвезешь меня домой. Мне нужно домой. Кто отвезет меня домой?
Она просила меня, ее лицо жалобно сморщилось.
— Я отвезу тебя, — пообещал я. — Я и Ясон, вместе. Клянусь своим преклонным возрастом.
— А как насчет легкомыслия молодости? Мне очень нужно домой, — повторила Госпожа Леса. — Это место такое странное. Сейчас я в чужом мире. Мой мир далеко. А где девушка? Та пылкая девушка?
— Я оставил ее на побережье. Она ожидает, что я за ней вернусь. Не думаю, что ее желание исполнится, и вряд ли она отправится за мной. Как и вы, я боюсь чего-то.
Миеликки пожала плечами и осмотрелась.
— Да. Пронзительный Взгляд, — прошептала, она. — Да. Она где-то поблизости. Я чувствую ее присутствие. Она замыслила убийство. Возвращайся ко мне, Мерлин, когда закончишь свои дела. И если ты все-таки встретишь девушку, передай, что я жду ее. Напомни ей: она принадлежит мне.
Замыслила убийство?
Медея могла совершенно свободно перемещаться по этому миру. Как, наверное, она изумилась однажды зимой, когда проснулась утром и учуяла запах Ясона, человека, долго пролежавшего в озере, вытащенного из глубины, где он был привязан к своему прогнившему кораблю водорослями и лохмотьями. Увидела ли она, как его мертвые глаза открылись? Услышала ли она, как клокочет вода в его легких, как вытекает из них, его первый вздох и возвращение жизни в замерзшее мертвое тело?
Какие лихорадочные, пугающие сны, должно быть, видела она в ту ночь!
Бесстрастное лицо, белое, как рыбье брюхо, черные с проседью волосы прилипли к черепу, его глаза открываются и смотрят на нее в том сне.
«Ты убила моих сыновей. Озеро отпустило меня. Охота начинается, Медея. Охота начинается!»
Такие ей, наверное, снились сны. Все это время она жила в мире, где не было тех, кого она любила. Она наблюдала, как зиму сменяет весна, считала лета, считала жизни, проходящие у нее на глазах, бежала. Бежала, пряталась в тени. Ждала момента, того замечательного, счастливого момента…
Когда один из братьев, протирая глаза, вышел из пещеры в Аркамоне рядом со своим братом-призраком…
А когда второй брат проснулся в какой-нибудь влажной лощине на Альбе…
Интересно, к которому из них она пришла первому? Так я размышлял, разыскивая ее в Додоне, бегая по долине, принюхиваясь, теребя свои магические кости, чтобы она не ослепила меня снова. Кого первого она приласкала, невидимо, тайно, как видение из их жизни, как сон? У кого первого начала она высасывать жизнь, радости, невинность? Эта мать, старше пещер, в которых они жили, мать, жадно пьющая их новые впечатления.
Обнимала ли она их во сне? Танцевала ли она, прижимая к груди их призраки и напевая песнь триумфа? «Мои мальчики, мои мальчики. Папа очень далеко-далеко, щуками съеденный, льдом замороженный, стал он озерной водой».
Неужели она никогда не слышала зов Ясона из озера?
Разве не знала, что Ясон не умер? Арго, отважный Арго, верный Арго, так и не позволил душе уйти из смертного тела. Слышала ли она его крики? Возможно, она никогда не прислушивалась.
Лентяйка!
Она была совсем как я. Конечно была. Мы вместе росли, вместе учились, мы оба были ленивы каждый по-своему. Я любил ее тогда, но приложил немало сил, чтобы запереть ту любовь, никогда не вспоминать ее.
Но все равно она покоилась в моей полной призраков голове, как и многие другие дорогие мне воспоминания. Они ждали своего часа, когда разойдутся тучи и снова выглянет солнце.
Я противопоставлял этому чувству мысль, что в ее жизни — не важно, что там было между нами когда-то, — Ясон был важнее, она любила его больше, а сыновей любила больше, чем его. Она сошла с предначертанного пути ради любви, а не вернулась из-за ненависти.
И поступила правильно. Что бы она ни делала, у нее были мгновения счастья. И кем бы она ни стала, это были всего лишь последствия тех блаженных мгновений.
Мгновения блаженства. За тысячу лет жизни.
— Ну, теперь ты понимаешь? — прервал меня ее голос — она застала меня врасплох. — Ты наконец понял? Тебе самому приходилось испытывать нечто подобное? Наверняка приходилось!
Она стояла совсем близко позади меня. Когда я повернулся, то обнял ее, этот мой поступок был продиктован смутными воспоминаниями. Но ее тело было бесчувственным, как камень. Между нами больше не было любви. А если и была, Медея постаралась, чтобы это стало незаметно. Я посмотрел ей в лицо, такое прекрасное, несмотря на жадное Время, ее волосы по-прежнему были цвета начищенной меди, а глаза все такие же милые, умные, ее дыхание благоухало фруктами, на миг наши пальцы переплелись. Красота, которая не увядает… затерянная во Времени… недостижимая.
— Неужели ты ни разу не сходил с Тропы?
— Почему же, сходил. Заводил новых друзей, смотрел на мир со стороны. Но так, как это сделала ты, я не делал никогда.
— Ты помнишь, как все было у нас с тобой? Очень давно, в чаще леса и на полянках?
Она была сильной. Она наверняка знала, что я кое-что помню. Мы оба начали просыпаться от очень продолжительного сна, обнаруживая, что мы не одиноки, что в мире были еще такие же, как мы, и что когда-то мы все были вместе. Но я сказал решительное «нет».
Кажется, ее это огорчило, но она продолжила разговор:
— Я позволила себе вспомнить… совсем чуть-чуть. Если постараться, можно вспомнить. До чего длинную жизнь мы с тобой прожили! Зато вместе были совсем недолго. Теперь я вспомнила, это был ты. Сначала я не хотела верить, а теперь верю. Хотя все равно не могу представить себе, что ты никогда не сходил с Тропы. — Она с любопытством посмотрела на меня. — Как же ты, должно быть, одинок. Ты совсем мало жил. Многие люди назвали бы это пустой тратой времени. Мне жаль тебя.
Как и Ниив, Медея пыталась проникнуть сквозь мою защиту, хотя действовала более умело, чем сирота из Похйолы. Она знала то же, что знал я, нам нельзя открываться, когда мы так близко друг к другу.
Чтобы не позволить ее сильной, изощренной магии воздействовать на меня, я стал думать о Ясоне.
— Ты отравила воспоминания своего сына о Ясоне.
— Конечно! Причем у обоих! — Она рассмеялась, глядя на меня, словно удивляясь, что я сам не понял.
— Тезокор ненавидит Ясона только потому, что его ненавидишь ты. Ты для этого использовала магию? Свои волшебные кости? Для того чтобы отнять жизни у своих драгоценных детей?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
