марте он, казалось, в полном раздражении ушел из общественной жизни, на него была возложена ответственность за тайные отношения с Россией, что, в свою очередь, превратило в бессмыслицу мнимую политику сотрудничества Хаугвица с Францией.31 Никогда еще неразрешимые сложности дилеммы двух фронтов не приводили к столь экстравагантным извращениям в Берлине.
В высших эшелонах бюрократии возникла решительная политическая оппозиция. Среди наиболее влиятельных раскольников был темпераментный фрайхерр фон Штайн, министр в Берлине. Штейн никогда не одобрял нейтралитет после 1795 года, видя в нем (как и следовало ожидать от рейнского дворянина и имперского патриота) предосудительный отказ от Германии. Зимой 1805-6 годов, когда граф Хаугвиц склонил Пруссию к союзу с Наполеоном, аннексии Ганновера и войне с Великобританией, англофил Штейн оказался не в состоянии поддержать курс правительства. Он пришел к убеждению, что только глубокая структурная реформа верховной исполнительной власти позволит государству сформулировать более эффективную внешнюю политику. Радикально переступив границы своей служебной ответственности, он составил меморандум от 27 апреля 1806 года, один только заголовок которого был манифестом: "Представление об ошибочной организации кабинета и о необходимости создания министерской конференции". Документ Штайна отличался силой языка: в нем члены королевского кабинета обвинялись в "высокомерии, догматизме, невежестве, физической и моральной слабости, мелкости, грубой чувственности, вероломном предательстве, бесстыдной лжи, узости мышления и озорных сплетнях".32 По мнению Стайна, выход из нынешнего затруднительного положения монархии заключается не только в устранении этих отступников, но и в установлении более четкой системы ответственности. По его мнению, при нынешних порядках личные советники короля обладают "всей полнотой власти, а настоящие министры - всей полнотой ответственности". Поэтому необходимо заменить произвол приближенных и фаворитов системой ответственного министерского управления.
Если Его Величество не согласится на предложенную перемену, если он будет продолжать править под влиянием кабинета, несовершенного по своей организации и осужденного по своему составу, то следует ожидать, что государство будет либо распущено, либо потеряет свою независимость, а любовь и уважение подданных полностью его покинут. [...] честному чиновнику не останется ничего другого, как покинуть его, покрытого незаслуженным позором, не имея возможности помочь или принять участие в борьбе с нечестием, которое последует за этим".33
Немногие документы более ярко иллюстрируют, насколько мятежной стала атмосфера в высших эшелонах прусской администрации. К счастью, возможно, для Штейна, его удивительно откровенное письмо так и не было показано королю. Штейн передал его генералу Рюхелю (вскоре принявшему злополучное командование в Йене) с просьбой переслать его монарху, но старый генерал не пожелал этого сделать. В мае Штейн представил его королеве Луизе, которая выразила одобрение его настроениям, но сочла его слишком "бурным и страстным", чтобы передать его своему мужу. Тем не менее, письмо сделало свое дело: оно распространилось среди инакомыслящих высокопоставленных лиц в администрации, помогая заострить внимание на их оппозиции. К октябрю 1806 года Штейн стал одним из лидеров бюрократической оппозиции.
Тем временем внешнеполитическая дилемма Пруссии оставалась нерешенной. "Ваше Величество, - предупреждал Харденберг в меморандуме от июня 1806 года, - поставлено в необычное положение, когда вы одновременно являетесь союзником и России, и Франции [...] Такая ситуация не может продолжаться долго".34 В июле и августе другим северогерманским государствам были направлены предложения о создании межтерриториального союза; самым важным плодом этих усилий стал союз с Саксонией. Но переговоры с Россией продвигались медленнее, отчасти из-за отрезвляющего эффекта все еще продолжавшейся катастрофы под Аустерлицем, а отчасти потому, что требовалось время, чтобы рассеялась путаница, порожденная месяцами тайной дипломатии. Таким образом, мало что было сделано для создания прочной коалиции, когда до Берлина дошли новости с сайта о новой французской провокации. В августе 1806 года перехваченные сообщения показали, что Наполеон ведет переговоры о союзе с Британией и в одностороннем порядке предложил Лондону возвращение Ганновера в качестве побудительного мотива. Это было слишком большим возмущением. Ничто не могло лучше продемонстрировать презрение Наполеона к северогерманской зоне нейтралитета и месту Пруссии в ней.
К этому моменту на Фридриха Вильгельма III оказывалось сильное давление со стороны его собственного окружения, чтобы заставить его принять решение о войне с Францией. 2 сентября королю был передан меморандум, в котором критиковалась его политика, проводимая до сих пор, и содержался призыв к войне. Среди подписантов были принц Луи Фердинанд, популярный полководец и племянник Фридриха Великого, два брата короля, принц Генрих и принц Вильгельм, двоюродный брат и принц Оранский. Меморандум, составленный для подписантов придворным историографом Иоганнесом фон Мюллером, не содержал особых штампов. В нем король обвинялся в том, что отказался от Священной Римской империи, пожертвовал своими подданными и доверием к своему честному слову ради политики непродуманных корыстных интересов, которую проводила профранцузская партия среди его министров. Теперь он еще больше ставил под угрозу честь своего королевства и своего дома, отказываясь занять определенную позицию. Король увидел в этом документе расчетливый вызов своей власти и отреагировал на него с яростью и тревогой. Жестом, напоминающим о той эпохе, когда братья боролись за троны, принцам было приказано покинуть столицу и вернуться в свои полки. Как показывает этот эпизод, междоусобные распри из-за внешней политики начали выходить из-под контроля. Возникла решительная "партия войны", в которую входили члены королевской семьи, но центром которой были два министра Карл Август фон Харденберг и Карл фон Штайн. Ее цель заключалась в том, чтобы покончить с уловками и компромиссами политики нейтралитета. Но его средства подразумевали требование более широкого процесса принятия решений, который связал бы короля с неким коллегиальным совещательным механизмом.35
Хотя король был глубоко возмущен дерзостью, как ему казалось, меморандума от 2 сентября, обвинение в уклончивости сильно встревожило его, отбросив инстинктивное предпочтение осторожности и промедления. И вот берлинские руководители позволили подтолкнуть себя к поспешным действиям, хотя подготовка к коалиции с Россией и Австрией едва начала приобретать конкретные очертания. 26 сентября Фридрих Вильгельм III направил французскому императору письмо, полное горьких обвинений, настаивая на соблюдении пакта о нейтралитете, требуя возвращения различных прусских территорий в низовьях Рейна и завершая его словами: "Пусть небеса дадут нам возможность достичь взаимопонимания на основе, которая оставит за Вами всю Вашу славу, но также оставит место для чести других народов, [взаимопонимания], которое положит конец этой лихорадке страха и ожидания, в которой никто не может рассчитывать на будущее".36 Ответ Наполеона, подписанный в императорской штаб-квартире в Гере 12 октября, поражал воображение сочетанием высокомерия, агрессии, сарказма и ложной заботы.
Только 7 октября я получил письмо Вашего Величества. Мне чрезвычайно жаль, что Вас заставили подписать подобный памфлет. Я пишу лишь для того, чтобы заверить Вас, что никогда не стану приписывать содержащиеся в нем оскорбления
