Искание смысла жизни есть, таким образом, собственно «осмысление» жизни, раскрытие и внесение в нее смысла, который вне нашей духовной действительности не только не мог бы быть найден, но в эмпирической жизни и не существовал бы.
Точнее говоря, в вере как искании и усмотрении смысла жизни есть две стороны, неразрывно связанные между собою, – сторона теоретическая и практическая; искомое осмысление жизни есть, с одной стороны, усмотрение, нахождение смысла жизни и, с другой стороны, его действенное созидание, волевое усилие, которым оно «восхищается». Теоретическая сторона осмысления жизни заключается в том, что, усмотрев истинное бытие и его глубочайшее, подлинное средоточие, мы тем самым имеем жизнь как подлинное целое, как осмысленное единство и потому понимаем осмысленность того, что раньше было бессмысленным, будучи лишь клочком и обрывком. Как, чтобы обозреть местность и понять ее расположение, нужно удалиться от нее, встать вне ее, на высокой горе над нею и только тогда действительно увидишь ее, – так для того, чтобы понять жизнь, нужно как бы выйти за пределы жизни, посмотреть на нее с некоторой высоты, с которой она видна целиком. Тогда мы убеждаемся, что все, что казалось нам бессмысленным, было таковым только потому, что было зависимым и несамостоятельным отрывком. Наша единичная, личная жизнь, которая, при отсутствии в ней подлинного центра, кажется нам игралищем слепых сил судьбы, точкой скрещения бессмысленных случайностей, становится в меру нашего самопознания глубоко значительным и связным целым; и все случайные ее события, все удары судьбы приобретают для нас смысл, как-то сами собой укладываются, как необходимые звенья, в то целое, осуществить которое мы призваны. Историческая жизнь народов, которая, как мы видели, являет эмпирическому взору картину бессмысленно-хаотического столкновения стихийных сил коллективных страстей или коллективного безумия или свидетельствует лишь о непрерывном крушении всех человеческих надежд, – созерцаемая из глубины, становится, подобно нашей индивидуальной жизни, связанным и разумным, как бы жизненно-предметно проходимым «курсом» самооткровения Божества. И глубокий немецкий мыслитель Баадер был прав, когда говорил, что, если бы мы обладали духовной глубиной и религиозной проницательностью составителей Священной Истории, вся история человечества, история всех народов и времен была бы для нас непрерывающимся продолжением единой Священной Истории. Только потому, что мы потеряли чутье и вкус к символическому смыслу исторических событий, берем их лишь с их эмпирической стороны и в чувственно-явственной или рассудочно-постижимой их части признаем все целое событий вместо того, чтобы через эту часть прозревать подлинное, метафизическое целое, – только потому события светской, «научно» познаваемой истории кажутся нам бессмысленным набором слепых случайностей. ‹…› Мы поняли бы, что если история человечества есть как будто история последовательного крушения всех человеческих надежд, то лишь в той мере, в какой сами эти надежды слепы и ложны и содержат нарушение вечных заповедей Божьей премудрости, что в истории вместе с ее первым, абсолютным началом – рождением человека из рук Бога и с ее необходимым концом – завершением предназначения человека на земле, – она становится страдальческим, но разумно-осмысленным путем всечеловеческой жизни.
Смысл жизни: проблема относительной эмансипированности от «внешнего» и «внутреннего»[79]. В. Э. Чудновский
В реальной жизни советского общества проблема смысла жизни решалась просто и однозначно. Она сводилась к идеологическому постулату: «способствовать построению светлого будущего – коммунизма». Сложнейшие социально-психологические аспекты этой проблемы оставались за порогом сознания человека. Хотя и в зарубежной и в отечественной литературе данная проблема занимает значительное место, вы не прочтете о смысле жизни в учебниках педагогики и психологии; нет такого понятия в психологическом и философском словарях, в философской энциклопедии. Прежде всего возникают трудности в определении этого понятия. В Большой советской энциклопедии читаем: «"смысл" – идеальное содержание, идея, конечная цель (ценность) чего-нибудь (смысл жизни…)». Будем считать, что смысл жизни – идея, содержащая в себе цель жизни человека, «присвоенная» им и ставшая для него ценностью чрезвычайно высокого порядка. Настолько высокого, что потеря смысла жизни может привести к решению человека покончить со своим существованием на земле…
…Известно, что есть немало людей, которые полностью поглощены «процессом жизни», они целиком, по выражению С. Л. Рубинштейна, «внутри жизни», не задумываются о ее смысле и не переживают отсутствие этого смысла как невосполнимую потерю. Кроме того, смысл жизни может недостаточно осознаваться. В. Г. Асеев, ссылаясь на данные Б. В. Зей-гарник и Б. С. Братуся, отмечает, что смысл жизни может недостаточно осознаваться, находиться в потенциальном состоянии ввиду отсутствия актуально заданной необходимости. К этому, по-видимому, следует добавить и влияние эмоциональных факторов, в частности опасения, что такая работа может обнаружить пустоту жизни, привести к разочарованию вследствие осознания несбывшихся надежд, нереализованных планов. Однако, как мы увидим, и наличие смысла жизни – далеко не всегда благо. Сказанное отнюдь не снижает актуальности исследования данной проблемы.
Не затрагивая сейчас ее философско-этического аспекта, остановимся на характеристике смысла жизни как особой «психологической реальности». Уже приходилось упоминать (Чудновский В. Э., 1993) о существовавшей в отечественной психологии некоторой односторонности в понимании психического, в частности сознания, об излишне категорическом противопоставлении сознания и бытия, абсолютизации свойства отражения в характеристике психического. Это сказалось и на понимании соотношения деятельности и сознания. Последнему отказывали в существовании вне, помимо, а тем более над деятельностью (Зинченко В. П., 1991), обычно подчеркивался вторичный характер сознания – оно было лишь отражением, а не соучастником бытия. «Сознание не отпускалось с короткого поводка деятельности». В последнее время исследователи все больше делают акцент на субстанциальности человеческой психики, которая характеризуется как обладающая определенной устойчивостью и относительной самостоятельностью существования. Это следует отнести и к феномену смысла жизни. Достаточно распространено представление о смысле жизни как «объяснительном понятии», преимущественно морально-оценочного характера, либо как предмете «философствования» в основном пожилых людей, которые уже отошли от конкретных практических дел (недаром обсуждение данной проблемы является приоритетным в мемуарной литературе). При этом остается в тени тот факт, что смысл жизни является особым психическим образованием, имеющим свою специфику возникновения, свои этапы становления, и, приобретая относительную устойчивость и эмансипированность от «породивших» его условий, может существенно влиять на жизнь человека, его судьбу. Несомненный интерес представляет исследование структуры этого образования, соотношения в ней когнитивных, эмоциональных и волевых компонентов, изучение самого процесса становления жизненного смысла, механизма его действия, изменений, происходящих с ним в критических жизненных ситуациях, а также в ходе возрастного развития. Однако предварительно следует рассмотреть более общие вопросы, непосредственно связанные с проблемой смысла жизни. Остановлюсь на некоторых из них.
1. Смысл жизни и проблема относительной эмансипации от «внешнего». Процесс эмансипации человека от сугубо внешней детерминации происходит по мере развития «внутреннего» как в ходе онтогенеза, так и в историческом плане. Естественно, что на ранних ступенях цивилизации внутренняя детерминация менее значима в поведении человека. ‹…›
В. Франкл пишет, что в проблеме смысла жизни узловой является проблема ответственности человека за свою жизнь. Приходится признать, что характерной чертой советского общества была передача личной ответственности «вышестоящим инстанциям»: человек с малых лет приучался к ответственности перед государством, партией, коллективом и очень мало – к ответственности перед самим собой за собственную жизнь, за реализацию ее смысла. Последний превращался в унифицированный для миллионов людей стереотип, который все больше отрывался от реальной жизни и подчинялся официальной идеологической задаче. Сказанное подчеркивает роль социальных факторов в самом процессе становления смысла жизни. Есть и другая сторона этого вопроса. В литературе обычно характеризуется позитивная роль данного феномена в жизни человека, становлении его личности. Поиску смысла жизни противопоставляются «смыслы-эрзацы»: алкоголизм, наркомания. Однако смыслы-эрзацы могут возникать не только в этих случаях: под влиянием специфически сложившихся социальных факторов происходит «переналадка» этого личностного механизма – он начинает служить негативному формированию личности, способствовать потере ею своего «лица», своей позиции, т. е. того, что составляет ее психологическую сущность. Представляет интерес психологический анализ подобного рода деформаций и «сбоев», конкретизирующий общий тезис о том, что сам процесс поиска и становления смысла жизни должен быть относительно эмансипирован от внешней детерминации.
