Как всегда, раздраженный оппозицией, особенно потому что она защищала абстрактные принципы в момент конкретного кризиса, когда речь шла о жизни и смерти, Ленин обрушился на инакомыслящих, 21 февраля «Правда» опубликовала статью в 3200 слов, а на другой день еще одну статью, в 1000 слов, обе под псевдонимом Ленина «Карпов»{364}. Первая статья называлась «О революционной фразе». «Революционная фраза, — писал Ленин, — есть повторение революционных лозунгов без учета объективных обстоятельств». Затем следовала принципиальная политическая декларация: «О необходимости готовить революционную войну в случае победы социализма в одной стране и сохранения капитализма в соседних странах говорила наша пресса всегда. Это бесспорно». На деле, однако, Советы были вынуждены демобилизовать армию, «и вообще ни одного голоса против демобилизации не поднялось». Причина была ясна, она лежала «в социальном строе мелко-крестьянской отсталой страны, доведенной после трех лет войны до крайней разрухи. Демобилизация мультимиллионной армии и приступ к созданию на добровольческих началах Красной Армии — таковы факты… Старой армии нет. Новая только-только начинает зарождаться». Некоторые утверждали, продолжал Ленин, что германцы не смогут наступать. Это «равнялось заявлению: мы знаем, что правительство Германии в ближайшие недели будет свергнуто. На деле мы этого не знали и знать не могли, и потому заявление было фразой… Только при полной невозможности сепаратного мира тотчас придется бороться — не потому, что это будет правильной тактикой, а потому, что не будет выбора… Надо воевать против революционной фразы, приходится воевать, обязательно воевать, чтобы не сказали когда-нибудь горькой правды: «революционная фраза погубила революцию».
Вторая статья была озаглавлена «О чесотке». Она начиналась словами: «Мучительная болезнь — чесотка. А когда людьми овладевает чесотка революционной фразы, то одно уже наблюдение этой болезни причиняет страдания невыносимые». Почему Ленин опять вернулся к предмету статьи, опубликованной им в «Правде» накануне? «Я бы не стал вспоминать об этом, если бы та же самая чесотка не перекинулась сегодня (этакая прилипчивая болезнь) на новое место». Речь шла о голосовании левых эсеров против использования помощи Антанты на заседании 22 февраля. Ленин выбрал характерный пример, чтобы проиллюстрировать ошибочность этой позиции: дело И. П. Каляева, студента и члена боевой организации эсеров, который по поручению партии 4 февраля 1905 г. убил великого князя Сергея Александровича, дядю Николая Второго, и был 10 мая 1905 г. повешен за это в Шлиссельбургской крепости, где в свое время был казнен за покушение на императора брат Ленина. «Положим, Каляев, чтобы убить тирана и изверга, достает револьвер у крайнего мерзавца, жулика, разбойника, обещая ему за услугу принести хлеба, деньги и водку, — писал Ленин. — Можно осуждать Каляева за «сделку с разбойником» в целях приобретения орудия смерти? Всякий здоровый человек скажет: нельзя. Ежели Каляеву негде было иначе достать револьвера и ежели дело Каляева действительно честное (убийство тирана, а не убийство из-за грабежа), то Каляева не порицать надо за такое приобретение револьвера, а одобрять».
«…Ну, а если представитель класса эксплуатируемых, угнетенных, после того, как этот класс свергнул эксплуататоров, опубликовал и отменил все тайные и грабительские договоры, подвергся разбойному нападению со стороны империалистов Германии, то можно ли его осуждать за «сделку с разбойниками» англо-французами, за получение от них оружия и картошки за деньги или за лес и т. п.? Можно ли такую сделку находить нечестной, позорной, нечистой? Нет, нельзя».
В пылу сражения неискоренимая травма (казнь брата) заставила Ленина вспомнить об успешном покушении Каляева. Но Ленин чувствовал недостаточность воображаемого договора отдельной личности с дьяволом ради святой цели и стал искать историческую аналогию. Найдя ее, он добавил постскриптум в конце статьи: «Североамериканцы в своей освободительной борьбе конца XVIII века против Англии пользовались помощью конкурента и такого же, как Англия, колониального разбойника, государств испанского и французского. Говорят, нашлись «левые большевики», севшие писать «ученый труд» о «нечистой сделке» этих американцев…» Гнев порождал в Ленине юмор.
Немцы продвигались к Петрограду. Потеря столицы оставила бы режиму только один пролетарский оплот — Москву. Ум, перо и язык Ленина не знали отдыха. В 10 ч. 30 мин. 23 февраля советское правительство получило германский ответ на радиограмму Ленина — Троцкого от 18 февраля, в которой выражалась готовность России подписать продиктованный Германией мир. Телеграммы шли медленнее, чем германские войска. «Короткий, но резкий удар» Людендорфа еще не достиг цели. В долгожданной депеше Гофмана от 23 февраля излагались значительно худшие условия мира по сравнению с предъявленными в Брест-Литовске. Немецкая «полиция» вводилась в Лифляндии и Эстляндии «до установления в них прочных правительств»; Россия обязывалась заключить мир с оккупированной немцами Украиной; русские вооруженные силы должны были быть выведены из Финляндии и Украины; на Россию налагалась тяжелая контрибуция; русские территории аннексировались Турцией; большевикам было запрещено вести пропаганду в Германии и на оккупированных ею территориях.
В день, когда эти условия прибыли в Петроград, Ленин выступил на трех заседаниях: перед ЦК большевистской партии, на объединенном заседании ЦК большевиков и ЦК левых эсеров и перед членами Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета (ВЦИК), который все еще включал, наряду с большевиками, меньшевиков, анархистов и эсеров.
На заседании ЦК большевиков Ленин заявил, что если будет продолжаться политика революционной фразы, то он выходит и из правительства и из ЦК. Он сказал, что это «ультиматум». «Я его ставлю в крайнем случае». Ленин, Зиновьев, Свердлов и Сокольников выступали за немедленное принятие немецких условий. (Германия требовала ответа в течение 72 часов). Бухарин, Урицкий, Дзержинский (поляк) и Ломов возражали. Троцкий заявил, что, раз нет единства партии по этому вопросу, он не возьмет на себя ответственность голосовать за войну. Сталин, как ни странно, стоял за затягивание мирных переговоров, как в свое время Троцкий («предатель Троцкий»). Он предлагал немедленно возобновить переговоры, не подписывая пока мира. Ленин ответил: «Сталин не прав, когда он говорит, что можно не подписать»{365}. Тогда Сталин голосовал за предложение Ленина.
