— Черт возьми, какая красавица!..
Как Мак-Таггарт забыл о Бари, так и Бари забыл о факторе из Лакбэна. Когда Мак-Таггарт бегал взад и вперед вдоль ручья, Бари сидел на том месте, где в последний раз стояла Нипиза и примяла снег ногами. Он весь съежился, и передние лапы еле поддерживали его, когда он глядел с кручи вниз. Он видел ее отчаянный прыжок. Много раз в это лето он следовал за нею в воду с высоты, когда она купалась в речке. Но здесь было уж слишком для него высоко. Она никогда не купалась на таком месте. Он видел торчавшие из воды плеши камней, то вылезавшие из-под пены, а то снова скрывавшиеся под ней, точно головы каких-то игравших в прятки чудовищ; рев воды приводил его в ужас; он видел, как между камней проползали с треском льдины. И все-таки она бросилась туда, она была там!
Ему ужасно хотелось последовать за ней; прыгнуть за ней туда же, как он делал это не раз и раньше. Хоть он и не видел ее, но она непременно должна быть там. Вероятно, она играет теперь где-нибудь между камней, прячется под белой пеной и удивляется, что он так долго к ней не идет. Но он все никак не мог решиться и стоял, свесив голову с высоты вниз и скользя передними лапами по снегу со стремнины. С усилием он отодвигался назад и скулил. Он ощущал на снегу свежий запах от мокасин Мак-Таггарта, и его поскуливание вскоре перешло в протяжный, тоскливый вой. Он опять поглядел вниз. Все-таки нигде не было видно Нипизы. Он залаял коротким, отрывистым лаем — его обычный сигнал, когда он хотел ее позвать. Ответа не последовало. Он залаял опять и опять, но до него не доносилось никакого звука, за исключением рева воды. Тогда он отбежал назад и простоял некоторое время молча и прислушиваясь, причем все тело его дрожало от какого-то странного предчувствия.
Теперь уже шел снег, как это происходило тогда, когда Мак-Таггарт возвращался к избушке. Немного спустя Бари побрел по узенькой тропиночке, по которой не раз уже бегал вместе с Нипизой, когда она отправлялась к скалам за фиалками. Теперь эта тропинка была уже завалена снегом, но Бари пробрался через него и очутился у того места на реке, которое не замерзало никогда. И здесь Нипизы не оказалось. Он заскулил, потом залаял опять, но на этот раз в его сигнале к ней уже слышалось беспокойство — плачущая нота, говорившая о том, что он уж и не ждал от нее ответа. Целых пять минут он просидел на задних лапах, совершенно не двигаясь, точно высеченный из камня. Что донеслось до него из таинственной, шумной пучины, какой шепот природы сообщил ему всю правду, это выше нашего человеческого понимания. Но он вслушивался и всматривался, и мускулы его напрягались по мере того, как он постигал эту правду; и наконец он медленно поднял голову к обсыпавшему его снегом небу и завыл протяжным, жалостным воем, каким обыкновенно ездовая собака оплакивает своего неожиданно умершего в пути хозяина.
Идя на лыжах по направлению к Лакбэну, Буш Мак-Таггарт услышал этот вой и вздрогнул.
В воздухе сгустился дым, дошел до обоняния Бари, и он тотчас же отправился к избушке. Но когда он подошел к ней, то от нее уже не осталось ничего. Там, где она находилась, лежали только груды раскаленных углей и золы. Долго Бари просидел около пожарища, все еще ожидая и прислушиваясь. Теперь уж он не обращал внимания на боль от контузии, которую причинила ему пуля, так как все его чувства теперь подвергались новому испытанию, новой перемене, такой же странной и нереальной, как и их борьба против призрака смерти, вдруг слетевшего на эту несчастную избушку. В какой-нибудь час времени весь мир вдруг принял для Бари новые формы. Так еще недавно Нипиза сидела в избушке перед своим зеркальцем, смеялась и разговаривала с Бари, в то время как он с безграничным удовольствием лежал на полу. А теперь вдруг не стало ни хижины, ни Нипизы, ни Пьеро. И он долго старался это понять.
Прошло некоторое время, прежде чем он выполз из своего наблюдательного пункта под кустом можжевельника, и теперь уже во всех его движениях стала замечаться все более и более возраставшая подозрительность. Он не подходил близко к дымившимся остаткам избушки, а стал описывать вокруг пожарища большие круги. Это привело его к вековой сосне. Он остановился здесь и целую минуту внюхивался в запах свежей могилы, доносившийся до него из-под белой пелены снега. Низко прижавшись к земле и заложив уши назад, он побрел далее и наткнулся на собачник. Он оказался открытым, и все собаки из него разбежались. Это тоже было делом рук Мак-Таггарта. Бари опять сел на задние лапы и громко и тоскливо завыл. На этот раз он выл уже по Пьеро. В его вое слышалась уже другая нота, чем тогда, когда он выл у речки. В нем было что-то положительное. Уверенность. Там, у реки, он еще сомневался, все еще надеялся, в его вое было что-то человечье, что так испугало Мак-Таггарта, когда он уходил на лыжах в Лакбэн. Но теперь Бари уже знал, кто лежал в этой свежевыкопанной могиле. Покрышка в три фута толщиной не могла скрыть от него тайны. Там была смерть, окончательная, недвусмысленная. Что же касается Нипизы, то он все еще надеялся и искал.
До полудня он не уходил далеко от хижины, но всего только один раз осмелился приблизиться к пожарищу и обнюхать груду все еще дымившихся на снегу обгорелых бревен. Опять и опять заходил он вокруг расчистки, среди которой стояла хижина, и все время старался держаться кустарников и лесной опушки, нюхал воздух и прислушивался. Два раза сбегал к обрыву над речкой. Перед вечером он ощутил в себе какой-то странный импульс, который вдруг погнал его в лес. Он теперь уже не бежал открыто: подозрительность, осторожность и боязнь вновь пробудили в нем все инстинкты волка. Заложив уши назад, чуть не к самому затылку, опустив хвост так, что он стал волочиться по снегу, и изогнув спину чисто по-волчьи, он был теперь положительно неотличим от теней сосен и можжевельников. Он шел наверняка, прямо, точно по нитке, протянутой через лес, и еще в сумерки добрался до того места, где Нипиза когда-то сбросила Мак-Таггарта с кручи в омут. На месте того шалаша из ветвей можжевельника теперь стояло нечто вроде юрты, сделанное из березовой коры и не пропускавшее в себя воду. Это помог устроить Нипизе ее отец Пьеро еще истекшим летом. Бари вошел в него, поднял голову и в ожидании чего-то низко завыл.
Ответа не последовало. В юрте было холодно и темно. Он отлично разглядел два одеяла, которые находились там всегда; несколько ящиков, в которых Нипиза хранила свои запасы, и печечку, которую соорудил сам Пьеро из листов железа и старой жести. Но Нипизы там не оказалось. Не было ее и около юрты. На снегу не видно было ничьих следов, кроме оставленного его же собственным хвостом.
