Все прижимая собачку к плечу и дрожа, как вор, он подождал, стоя в стороне, в тени дома, пока не отзвучит вся пьеса, и, громко окликнув Блоху, прикинулся, будто только что вошел в сад.
Женни вздрогнула, узнав его голос, и вскочила с места. Лицо все еще хранило следы волнения, пережитого в одиночестве, а испуганный взгляд отталкивал взгляд Жака, словно оберегая тайну. Жак спросил:
- Я вас испугал?
Она нахмурилась и не могла произнести ни слова. Он продолжал:
- Даниэль еще не вернулся? - И, немного помолчав, добавил: - Вот вам томик избранных стихов, - я вам говорил о нем сегодня.
Неуклюжим жестом он вытащил книжку из кармана. Она взяла ее, машинально перелистала.
Она не садилась, не предложила сесть и ему. Жак понял, что надо уходить. Вышел на террасу. Женни пошла вслед за ним.
- Не трудитесь, - невнятно пробормотал он.
Она провожала его, потому что не знала, как побыстрее от него отделаться, не решалась протянуть ему руку, все покончить разом. Луна отцепилась от деревьев и светила так ярко, что он, обернувшись к Женни, видел, как трепещут ее ресницы. И ее голубое платье казалось призрачно-невесомым.
Они прошли через весь сад, не промолвив ни слова.
Жак отворил калитку и вышел на дорогу. Женни, не сознавая, что делает, тоже перешагнула через порог и остановилась посреди тропинки перед Жаком, окруженная сиянием. И тут на залитой лунным светом садовой стене он увидел тень девушки: ее профиль, затылок, волосы, стянутые в узел, подбородок, даже склад губ - весь ее силуэт, бархатно-черный, безукоризненно четкий. Он указал на него пальцем. Вдруг у него мелькнула безумная мысль, не раздумывая, с той дерзостью, на которую способны одни только застенчивые люди, он припал к стене и поцеловал тень любимого лица.
Женни отпрянула, словно торопясь отнять у него свое изображение, и исчезла за калиткой. Сияющий квадрат сада погас: калитка захлопнулась. Жак услышал, как Женни бежит по дорожке, посыпанной мелкими камешками. И тогда он ринулся прочь и скрылся в темноте.
Он смеялся.
Женни все бежала, бежала, словно ее преследовали черно-белые призрачные тени, населявшие завороженный сад. Она ворвалась в дом, взлетела наверх, в свою спальню, и бросилась на постель. Она была в холодном поту, ее бил озноб. Сердце у нее ныло; она прижала к груди дрожавшие руки и с размаху уткнулась лбом в подушку. Вся ее воля напряглась в одном усилии: ничего не вспоминать! Стыд терзал ее, не давал выплакаться. И ею владело не изведанное еще чувство: страх. Страх перед самой собою.
Залаяла Блоха, брошенная внизу. Возвращался Даниэль.
Женни слышала, как он, напевая, поднимается по лестнице, - вот он встал у двери. Постучать не решился - ни полоски света не пробивалось сквозь дверные пазы, и он вообразил, что сестра уже спит. Да, но почему же в гостиной горят все лампы?.. Женни не шелохнулась, - ей хотелось побыть одной, в темноте. Но, чуть заслышав, что брат уходит, она почувствовала такую нестерпимую тоску, что вскочила с постели, крикнула:
- Даниэль!
Он держал в руках лампу и в ее свете увидел лицо, искаженное мукой, неподвижные глаза. Решил, что сестру встревожило его опоздание, и начал было извиняться, но она его перебила, сказала каким-то сиплым голосом:
- Да нет, я просто раздражена. Никак не могла отделаться от твоего приятеля: он за мной все таскался и таскался, не отходил ни на шаг!
Она побледнела от ярости и чеканила каждый слог. И вдруг ее лицо залилось краской, она разрыдалась и, обессилев, села на постель.
- Уверяю тебя, Даниэль... скажи ему... Прогони прочь... не могу я больше, уверяю тебя, не могу!
Он смотрел на нее, опешив, пытаясь отгадать, что же между ними произошло.
- Да, но... в чем же дело? - произнес он невнятно. Он не решался выговорить то, что вдруг пришло ему на ум. Губа у него вздернулась, кривясь в смущенной улыбке. И он произнес вкрадчиво: - А может быть, бедняга Жак... в тебя...
Тон был так многозначителен, что не стоило и договаривать. К его удивлению, сестра больше не дрожала - она опустила глаза, и вид у нее был безразличный. Самообладание к ней возвратилось. После долгого молчания, когда Даниэль уже не надеялся, что услышит ответ, она бросила:
- Может быть.
Голос ее снова звучал, как обычно.
"Она его любит", - подумал Даниэль и так был ошеломлен своим неожиданным открытием, что лишился дара речи.
И тут взгляды их встретились, и для Женни стало ясно, о чем думает брат. Она взбунтовалась: ее голубые глаза блеснули, на лице появилось вызывающее выражение, и ровным голосом, в упор глядя в глаза Даниэлю и покачивая своей упрямой головкой, она повторила три раза подряд:
- Никогда! Никогда! Никогда!
Но Даниэль все смотрел на нее с каким-то сомнением и вместе с тем ласково, озабоченно, как старший, и она почувствовала себя оскорбленной, подошла к брату, откинула с его лба непокорную прядку и, похлопав его по щеке, сказала:
- А ты хоть обедал сегодня, глупыш?
IX. Воскресный день в спальне у Рашели. Фотографии
Антуан стоял в пижаме у камина и малайским кинжалом нарезал кекс.
Рашель зевнула.
- Режь потолще, котик, - сказала она ленивым голосом. Она лежала в постели нагая, заложив руки под голову.
Окно было отворено, но затянуто донизу полотняной шторой, и в комнате было полутемно и жарко, как в палатке, нагретой солнцем. Париж изнывал в пекле августовского воскресного дня. Ни звука не доносилось с улицы И весь дом тоже притих, может быть, пустовал; только наверху кто-то вслух читал газету, - вероятно, Алина развлекала г-жу Шаль и девочку - дело у нее шло на поправку, но еще предстояло лежать несколько недель.
- Хочу есть, - заявила Рашель, открыв пунцовый кошачий рот.
- Вода еще не закипела.
- Ну и пусть! Дай же.
Он положил изрядный кусок кекса на тарелку и поставил на край постели. Она медленно изогнула стан и, лежа, приподнялась на локте, откинула голову и стала есть, двумя пальцами отщипывая куски и бросая их в рот.
- А ты, милый?
- Жду чая, - сказал он, опускаясь в глубокое кресло на подушки.
- Устал?
Он улыбнулся ей.
Постель была низкая, вся на виду. Розовые шелковые занавески, откинутые в глубь алькова, ниспадали полукруглыми складками, и казалось, что нагое тело Рашели горделиво красуясь, покоится в выемке прозрачной раковины, как некая аллегорическая фигура.
- Был бы я художником... - шепнул Антуан.
- Так и есть, ты устал, - заметила Рашель, и на ее лице промелькнула усмешка. - Ты всегда превращаешься в художника, когда устаешь.
Она откинула голову на пламенеющий ковер своих волос, и лицо ее скрылось в тени. Ее тело, словно сотворенное из перламутра, лучилось. Правая слегка согнутая нога нежилась, утопая в пуховике, левую же она приподняла, подчеркнув крутой изгиб бедра и выставив колено, белое, как слоновая кость.
- Хочу есть, - жалобно протянула она.
Только он собрался взять пустую тарелку, как она обхватила его шею сильными своими руками и прильнула к его лицу.
- Ох, эта гадкая борода! Когда же мы от нее отделаемся! - взмолилась она, но его не оттолкнула.
Он встал, тревожно взглянул на себя в зеркало и принес ей еще кусок кекса.
- Очень мне это в тебе нравится, - заявил он, глядя, как она уписывает кекс.
- Мой аппетит?
- Здоровье. Тело с хорошим кровообращением. В тебе есть что-то тонизирующее!.. Да ведь и у меня костяк крепкий, - добавил он, снова поискав глазами зеркало и поглядев на себя: он расправил плечи, выпрямился, выпятив грудь и не замечая, как несоразмерно велика его голова для всей его щуплой фигуры; он постоянно воображал, будто весь его облик дышит той же силой, что и выработанное им выражение лица. И это ощущение своей силы, своей полноценности под воздействием всего, что пробудила в нем любовь, переросло за последние две недели в истинное самомнение. И, словно подводя итог, он сказал: - Послушай, сбиты мы с тобой здорово - целый век проживем.
- И вместе? - тихонько спросила она, ласково жмуря глаза.
И вдруг ей стало страшно от горькой мысли, что не сохранить ей навсегда этой своей влюбленности, которая делает ее такой счастливой.
Она открыла глаза, пощупала свои ноги, провела руками по упругому телу и подтвердила:
- О, я-то наверняка доживу до глубокой старости, если не убьют. Отца не стало в семьдесят два года, а вынослив был, как пятидесятилетний. И умер не своей смертью - от солнечного удара. Ведь у нас в роду все умирают не своей смертью. Брат утонул. И я тоже умру не своей смертью - от револьверной пули. Такое у меня предчувствие.
- А твоя мать?
- Мать? Она жива. И при каждой нашей встрече я нахожу, что она все молодеет. Впрочем, она ведет такой образ жизни... - И добавила невозмутимо: - Ее держат в Убежище святой Анны.
- В убежище для?..
