прекратила династический союз со Швецией в 1905 г.
Четвертый вариант связан с бывшими центрами империй, которые были «покинуты» имперской периферией. В качестве примеров этого сценария Остерхаммель приводит Испанию и Португалию. Отчасти к этой группе можно отнести и другие «сжимавшиеся» империи — Швецию, Данию, позднее — турецкое ядро Османской империи.
Эта типология в целом соответствует теоретическим представлениям о национализме, которые наиболее четко выражены в знаменитом определении Эрнеста Геллнера. Согласно ему, национализм — это прежде всего политический принцип, провозглашающий, что «политическое тело» и «национальное тело» должны совпадать. Однако это определение национализма, как и типология, предложенная Остерхаммелем, не учитывают один из наиболее важных сценариев строительства наций в XIX в., а именно строительство имперских наций в имперских метрополиях.
Формирование наций в ядре империй
Когда историки говорят об «имперских нациях», они, как правило, имеют в виду заведомо нереалистичные проекты включения в нацию всех подданных той или иной империи, т. е. превращение империи в нацию-государство. Мы же будем использовать это понятие для обозначения тех процессов формирования наций, которые происходили в так или иначе определенном ядре империи, переосмысленном как национальная территория. В этом случае концепция Геллнера перестает работать, поскольку при строительстве наций в имперских метрополиях мало кто руководствовался идеей включить в нацию все население империи и всю ее территорию, равно как и стремлением «ужать» империю до размеров нации. Националистические элиты имперских метрополий видели в империи ресурс для строительства нации и в то же время усматривали в национализме не только «вызов с окраин» империи, но и ресурс для повышения ее конкурентоспособности, если речь шла о национализме имперских наций. Они искали институциональные и политические решения, которые позволили бы сочетать строительство нации в имперском ядре с сохранением жизнеспособности империи в мире, где межимперское соперничество все более обострялось.
В некоторых случаях (Испания, Португалия, Османская империя, Дания, Швеция) проекты строительства нации в ядре империи должны были приспосабливаться к обстоятельствам, вызванным упадком и распадом империи, но и здесь имперская динамика была в большей степени причиной, чем следствием. Не случайно и Португалия, и Испания, теряя колонии в Америке, тут же стремились хотя бы отчасти компенсировать эти потери за счет приобретения новых владений в Африке. Применительно же к Британии, Франции, Германии и России процессы имперской экспансии и национального строительства были теснейшим образом взаимосвязаны. То же можно сказать и о Японии эпохи Мейдзи, которая, заимствуя образцы именно из этих европейских империй, строила новое государство и формировала культ императора как олицетворения и нации, и имперской миссии.
Империя и модерное государство
Жесткое противопоставление империи и нации-государства как двух принципиально различных и несовместимых типов политической организации общества и пространства доминировало в историографии в течение многих десятилетий. Если историки и говорили об империях в связи со строительством наций, то только как о препятствии в нациестроительстве, как о заведомо устаревшей политической форме. В действительности большинство процессов, которые подготовили создание модерного государства, происходили в имперских метрополиях.
Индустриализация, урбанизация, формирование профессиональной бюрократии, введение обязательной военной службы, распространение грамотности и массового образования — все эти процессы, которые ассоциируются с формированием модерного государства, были тесно связаны с империями и межимперским соревнованием. Многие институты, игравшие важную роль в строительстве нации, от армии до научных обществ, были прежде всего имперскими институтами. Бурный рост коммуникаций (от систем связи, как телеграф, до транспортных систем, как железные дороги), развитие городов, особенно столиц, сочетавших роль имперских и национальных центров, а также крупных портов — все это обслуживало интересы империи и рождалось из имперских нужд.
Упрочение экономических связей между различными регионами, крайне важное для формирования наций, также может быть понято только при учете имперской динамики. Механизмы политического участия как на уровне элит, так и на уровне масс (с течением времени все более связывавшиеся с концепцией национального представительства, гражданства и социальных прав) обсуждались и эволюционировали в имперском контексте, где дискриминация была основана и на расовых, и на гендерных, и на социальных критериях.
Важные для национальной консолидации образы «другого», концепции цивилизаторской миссии функционировали одновременно в национальном и имперском контексте. Именно в имперском контексте и во многом в зависимости от имперских успехов и неудач формировались образы национальной территории, отличавшейся от территории империи, но зачастую расширявшейся и сжимавшейся вместе с империей.
Традиционные формы непрямого правления, характерные для империй в прежние века, когда они опирались на местные элиты в управлении периферийными регионами, теперь менялись в двух направлениях. По мере укрепления профессиональной бюрократии, что было важной составляющей строительства модерного государства, имперский центр мог вводить все больше элементов прямого правления и обходиться без опоры на традиционные региональные элиты, нередко препятствовавшие правовой и экономической модернизации. Часто это происходило в связи с включением этих регионов в образ национальной территории имперской нации и сопровождалось более агрессивной политикой аккультурации и ассимиляции. В других случаях, если периферийные регионы не включались в имперскую нацию, они получали больше автономии, как, например, Финляндия в составе Российской империи или Хорватия в составе венгерской части габсбургской монархии.
Внимательный взгляд на европейскую историю XIX столетия показывает, что наиболее значительные проекты строительства наций осуществлялись именно в метрополиях империй и были тесно связаны с динамикой развития этих империй и их местом в мировой системе межимперского соперничества. Нации создавались государствами, империи снабжали эти государства различными ресурсами. Британский историк Г. Камен справедливо заметил: мы привыкли думать, что нации создавали империи, в то время как в действительности империи создавали имперские нации и нередко предоставляли ресурсы для национального строительства на имперской периферии. Американский исследователь Ф. Купер предложил использовать понятие «empire-state», т. е. империя-государство, чтобы преодолеть порочную традицию связывать модерную государственность только с нациями-государствами. В сценарии строительства имперских наций вместо нации-государства, консолидирующего нацию, мы имеем дело с империей-государством, которое строит нацию в своей метрополии, но совсем не обязательно нацию-государство, а стремится сочетать имперский и национальный проект. Одна из ключевых задач современной историографии проблем XIX в. состоит в том, чтобы уделить должное внимание взаимосвязи имперского и национального и окончательно избавиться от диктата национальных нарративов, безраздельно доминировавших в течение всего XIX — первой половины XX в.
Нация в имперском контексте
В имперском контексте XIX в. концепция нации могла приобретать в зависимости от обстоятельств различное содержание и далеко не всегда опиралась на этничность. Так, Наполеон Бонапарт никогда не считал ядром той империи, которую он строил, всю Францию, а видел его в северной Франции, Бельгии и некоторых областях западной Германии, т. е. там, где его реформы находили наиболее благодатную почву. Юг же Франции Наполеон рассматривал как одну из
