Его уши тут же наполнил звон мух. Он увидел груды золы и вонючих кишок, обглоданных костей и тухлой рыбы. Воняло тут сногсшибательно, однако Ахкеймион забился в угол, где преследователь наверняка не сразу его увидит, и принялся ждать.
Вскоре от вони его прошиб кашель.
Ахкеймион попытался сосредоточиться, повторяя замысловатые слова Напева, которым собирался подчинить своего преследователя. Сложность стоящих за ними мыслей нервировала его, как бывало довольно часто. Ахкеймиону всегда слегка не верилось в то, что он способен творить колдовство, тем более после того, как ему в течение многих дней ни разу не приходилось использовать мало-мальски серьезных Напевов. Однако за тридцать девять лет, проведенных в Завете, способности – по крайней мере по этой части – ни разу его не подводили.
«Я адепт».
Он смотрел, как мимо выхода из переулка проходят туда-сюда озаренные солнцем фигуры. А того человека все не было.
Жидкая грязь заползла ему в сандалии и сочилась между пальцами. Ахкеймион почувствовал, что рыба, на которой он стоит, шевелится. Потом из пустой глазницы выполз червяк.
«Это безумие! Ни один глупец не глуп настолько, чтобы лезть в такую дыру!»
Он поспешно выскочил из переулка, приставил ладонь козырьком ко лбу, оглядывая ту часть рынка, в которой находился.
Того человека нигде не было видно.
«Ну я и дурак! А что, если он вовсе не следил за мной?»
Ахкеймион, весь кипя, оставил свои поиски и отправился покупать то, за чем, собственно, и явился в Момемн.
Он так ничего и не узнал о Багряных Шпилях, а тем более о Майтанете и Тысяче Храмов. И Пройас по-прежнему отказывался встретиться с ним. Поскольку раздобыть новых книг ему не удалось, а Ксинем повадился бранить его за пьянство, Ахкеймион решил уделить немного внимания своей старой страсти. Он собрался готовить. Все колдуны немного изучали алхимию, а любой алхимик, по крайней мере из тех, что не даром едят свой хлеб, неплохо умеет готовить.
Ксинем полагал, что Ахкеймион позорит себя, что готовить – дело женщин и рабов, однако Ахкеймион думал иначе. Пусть себе Ксинем и его офицеры смеются: попробуют его стряпню – запоют на другой лад. Тогда они станут относиться к нему с уважением, достойным любого мастера, сведущего в древнем искусстве. И Ахкеймион наконец-то сделается для них не просто нечестивым прихлебателем. Быть может, это и опасно для их душ, зато полезно для желудков.
Однако он сразу забыл об утке, порее, карри и чесноке, когда тот человек показался снова, на этот раз под сводами Гильгалльских ворот, в толпе, выходившей из города. Ахкеймион успел лишь мельком заметить его профиль, но это явно был тот самый. Те же взлохмаченные волосы, изношенное до дыр платье…
Ахкеймион, не раздумывая, бросил свои покупки.
«Теперь моя очередь его преследовать!»
Он подумал об Эсми. Знают ли они, что в Сумне он жил у нее?
«Неважно, кто меня увидит. Я не могу рисковать упустить его!»
Это было одно из тех поспешных решений, которые Ахкеймион обычно презирал. Однако за много лет работы он успел убедиться, что обстоятельства зачастую немилосердны к тщательно разработанным планам и что планы эти зачастую в результате все равно сводятся к таким вот опрометчивым поступкам.
– Эй, ты! – рявкнул он, пытаясь перекричать шум толпы, и тут же выругал себя за глупость. А если бы тот сбежал? Он ведь наверняка знает, что Ахкеймион его заметил. Иначе почему не последовал в переулок?
Но, по счастью, тот человек ничего не услышал. Ахкеймион упрямо пробирался к нему, не сводя глаз с его затылка. Адепта осыпали бранью, пару раз даже больно ткнули в бок, пока он нырял в промежутки между потными людьми. Но он не переставая следил за тем человеком. Затылок все приближался.
– Сейен милостивый! – воскликнул надушенный айнон, которого Ахкеймион отпихнул с дороги. – Только попробуй еще раз так сделать, зарежу на хрен!
Ближе, ближе… Напевы Принуждения кипели в его мыслях. Он понимал, что их услышат и другие тоже. Они все поймут. Богохульство…
«Будь что будет. Мне нужно захватить этого человека!»
Ближе, еще ближе… Рукой подать.
Он потянулся, схватил того человека за плечо, развернул к себе. На какой-то миг утратил дар речи и тупо уставился в его лицо. Незнакомец нахмурился, стряхнул с себя руку Ахкеймиона.
– Это что еще такое? – рявкнул он.
– Изв-вините, – поспешно сказал Ахкеймион, не в силах отвести взгляд от его лица. – Обознался.
«Но ведь это был он, разве нет?»
Если бы он заметил след колдовства, то подумал бы, что это был обман, но колдовство отсутствовало – только незнакомое возмущенное лицо. Он просто ошибся…
Но как?
Человек смерил его взглядом, презрительно покачал головой.
– Пьяный дурак!
Несколько кошмарных мгновений Ахкеймион только и мог, что тащиться дальше вместе со всей толпой. Он ругательски ругал себя за то, что бросил купленные продукты.
Впрочем, неважно. Все равно готовить – дело женщин и рабов.
Эсменет сидела у Сарцеллова костра одна и дрожала от холода.
Она снова чувствовала себя выброшенной за пределы возможного. Она отправилась в путь, чтобы найти колдуна, только затем, чтобы быть спасенной рыцарем. А теперь вот перед ней простирались бесчисленные костры Священного воинства. Если прищуриться и заглянуть за стены Момемна, отсюда был виден даже вздымающийся на фоне хмурого неба императорский дворец, Андиаминские Высоты. От этого зрелища на глаза наворачивались слезы – не только потому, что Эсменет наконец-то видела мир, который так долго мечтала повидать, но еще и потому, что дворец напоминал ей истории, которые она, бывало, рассказывала дочке и продолжала рассказывать еще долго после того, как девочка наконец засыпала.
Она всегда отличалась этим малоприятным свойством. Любила дарить такие подарки, чтобы они пригодились в первую очередь ей самой.
Лагерь шрайских рыцарей раскинулся на холмах к северу от Момемна, выше остального Священного воинства, вдоль уступов, на которых раньше были поля. Поскольку Сарцелл был первым рыцарем-командором и уступал в ранге только Инхейри Готиану, его шатер превосходил размерами шатры всех его людей. Он распорядился поставить шатер на краю уступа, так, чтобы Эсменет могла любоваться видами той земли, куда он ее доставил.
Неподалеку сидели на тростниковой циновке две белокурые девушки-рабыни. Они тихо ели рис и переговаривались на своем родном языке. Эсменет уже заметила, как они нервно поглядывают в ее сторону, словно боятся, что она умалчивает о какой-то нужде, которую они не удовлетворили. Они омыли ее, натерли ее тело благовонными маслами, одели ее в голубое платье из кисеи и шелка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
