Делегация проследовала во двор, а затем в терем. Один из членов ее вернулся и заговорил со стражником. Вскоре он убедился, что стражник ничего не знает.
Через некоторое время делегация вышла из терема. Рагнвальд нес в руке новую грамоту — от Ярослава Святополку, тоже писаную по-славянски. Вообще-то в славяноязычной стране писать по-славянски — обычное дело, а все равно обидно, что нельзя прочесть. Почему-то Рагнвальд был уверен, что если бы он умел читать на этом языке, князья обменялись бы депешами, используя еще какой-нибудь язык, латынь или греческий. Что-то было в манере обоих князей от политического артистизма. Дипломатический юмор, введенный в этих краях Владимиром, находил отклик в душах обоих князей — и оппортуниста Святополка, и авантюриста Ярослава.
Памятуя о совете Эймунда расспросить прохожих за воротами, Рагнвальд стал вглядываться в лица. Как на зло, все лица, попадавшиеся ему на пути, были славянские. Либо все шведы уехали в Польшу, либо, из-за долгого пребывания на Руси, Рагнвальд начал путаться в таких вещах. Можно было и славянина спросить, почти все киевляне в той или иной степени знают шведское наречие, но Рагнвальд славянам не доверял.
Тут его осенило. Нужно зайти в дом Эймунда. Там наверняка кто-то остался, а задача Неустрашимых — знать все обо всем. Вместе со своими спутниками он свернул вправо, затем влево, спустился ниже, и зашел в знакомый двор.
Ставка Неустрашимых в Киеве стояла нетронутая событиями. Лихие люди помнили, что обитатели этого дома незваных гостей не жалуют, и рвут в клочья, и, возможно, даже едят, поскольку по слухам ни один незваный гость, раз зайдя в дом этот, не вышел и не был вынесен обратно. А ярославова сотня, оценив чистый и спокойный вид дома, не устроила здесь проверку.
Почти все обычные посетители дома оказались на месте и занимались обычными делами — депешами, планами, а больше разговаривали и дегустировали. Даже холопий состав не сменился и не уменьшился — в полупустом городе! Рагнвальд почувствовал легкий прилив гордости за тайное общество, членом которого он состоял. Молодцы мы, подумал он. Сейчас я все узнаю.
Но нет, Неустрашимые тоже ничего не знали. Тощий молодой плотник? Никакого понятия. Тело? Нет, не видели, не слышали, а что? Нет, в детинец недвижное тело не поступало. И из детинца не выступало.
Рагнвальд решил было, что Неустрашимые все это время валяли дурака, но ему тут же доказали, что это не так, перечислив поименно почти всю ярославову сотню, а также всех купцов, ремесленников, смердов, укупов и холопов, побывавших в детинце или возле детинца за последние три дня.
Возвращаться ни с чем к Эймунду было опасно. Рагнвальд поманил к себе Ларса и Тикку.
— Идите на Подол. Купите себе лодку и езжайте обратно к Скальду. Борис на полголовы ниже меня ростом. Выберете более или менее подходящий из оставшихся трупов. В богатой одежде, чтобы было похоже. Борис темноволосый, найдите темноволосого. Лицо разобьете палицей до неузнаваемости. Привезете к Подолу.
Ларс и Тикка кивнули и быстро вышли. Рагнвальд велел остальным своим людям отдыхать в столовой зале, а сам пошел в свою комнату забрать кошель с деньгами и кое-какие хартии. Прикрыв за собой дверь, он направился было к сундуку, когда голос, зазвучавший из другого, темного, конца помещения, остановил его.
— Добрый день, Рагнвальд, — сказала Эржбета.
— Здравствуй, — откликнулся он после паузы, выпуская рукоять сверда.
— Как поживаешь? Как себя чувствуешь?
— Чем обязан?
— Фи, какой ты прямолинейный. Пасмурно на улице, не находишь? Это для Киева редкость в это время года. Ну, оно, правда, в соответствии с событиями. Народ оплакивает Великого Князя. А вот в Ломбардии… ты был когда-нибудь в Ломбардии?
— Нет. Не люблю немцев, притворяющихся италийцами. А ты?
— Все мы кем-нибудь притворяемся. Например, если бы ты видел себя теперь — удивился бы. Сама невинность.
Неужели она все знает, подумал он. И неужели она посмеет объявить смену обстановки результатом своих действий? Верх наглости.
— А должен бы выглядеть виноватым?
— Нет. Обязанным.
— Кому? Чем? Каким образом?
— Брак Мешко и Ингегерд не состоится, не так ли?
— Не знаю, — сказал он.
— Знаешь.
— В любом случае это не имеет к тебе отношения.
— Зря ты так думаешь.
— Ты ничего для того не сделала.
— Опять зря.
— Нет, не зря. Я знаю из-за чего расстроился брак.
— Из-за чего же?
— Это тайна. Не могу тебе ничего говорить.
— Брак расстроился из-за того, что Святополк и Эймунд больше не друзья.
— Это-то понятно. А вот почему? — спросил он, поднимая брови и наклоняя голову влево.
Эржбета усмехнулась.
— Не потому, — сказала она, — что вы, растяпы, не смогли вовремя найти Бориса в свалке, которую устроили у всех на виду, посреди поля. А потому, что… Догадался?
Вот оно что, подумал он. Умна баба!
— Не сходится, — сказал он. — Я не верю, что ты имеешь к этому отношение.
— К чему?
— Сама знаешь, к чему. Если не разыгрываешь меня.
— К отравлению? Чьей-нибудь жены?
— Да, — сказал он с досадой. — Ну, хорошо, ты знаешь. Но — не сходится. Я не верю, что жену Святополка отравила именно ты. Тебя и близко там не было.
— Не верь, дело твое. Так даже лучше.
— Поэтому я не считаю себя обязанным.
— Хмм, — сказала Эржбета. — Ты в детстве играл в лицовки-домики?
— Это как? Это что-то славянское.
— Возможно, в Норвегии была похожая игра. Например, все девочки представляют себе, что они Клеопатра. Или княгиня Хелья Псковитянка. А все мальчики, что они король Артур, Рюрик, или легендарный Бова-венгр. Тут важно договориться, потому что девочки, будучи княгиней Хельей Псковитянкой, хотят, чтобы мальчики были не Рюрик, и не Аякс, а древляне, чтобы их было удобнее закапывать живыми в землю. А мальчики не согласны. Чтобы играть правильно, нужно найти компромисс, то есть, договориться миром — где мы находимся и кто есть кто.
— И что же из этого следует?
— Давай сыграем.
Рагнвальд закатил глаза, покачал головой, и присел на край сундука.
— Давай договоримся, — предложила Эржбета. — Давай представим себе, что мы не в древнегреческом асилиуме для спятивших мытарей, но в Киеве, а год на дворе от Сотворения Мира шесть тысяч пятьсот двадцать третий.
— Хмм.
— Ты не согласен?
Рагнвальд пожал плечами.
— Вот и хорошо. А то я было подумала, ты вступишься за мытарей. Давай теперь представим себе, что я Эржбета, а ты Рагнвальд, мужчина, верный своему слову.
— Ага, — сказал Рагнвальд. — Хмм.
— Придумаем теперь какое-нибудь тайное общество, действующее на разных территориях одинаково эффективно. Назовем его… как бы его назвать? Ну, скажем, Содружество Неустрашимых. Понимаю, название глуповатое, но тайные общества почти всегда называются глупо. Теперь представим, что у этого общества есть традиция — все договоры на хартиях с символом Содружества являются действительными вплоть до выполнения, если на хартии наличествуют подписи всех участников договора. Невыполнение договорных обязательств карается смертью. Это слишком, я знаю, но ведь это мы играем просто. На самом деле мы — спятившие мытари, Ромулус и Ремус, шестидесяти восьми лет от роду, грязные, склочные, и ужасно жадные. А в договоре, представь себе, не сказано «…если Эржбета предпримет действия, в связи с которыми брак расстроится». Там, напротив, написано просто «если брак расстроится». И все. Если бы Мешко на голову упал валун с крепостного вала или горы, или посикуха твоя сбежала бы из дому и умотала бы с Эриком Рауде к черту на рога в Исландию — ты все равно должен был бы исполнить все обязательства. Как тебе такая игра?
— Ах ты гадина, — протянул озадаченный Рагнвальд. — Ты специально составила договор в таких… выражениях…
— Не переживай, друг мой Рагнвальд, — Эржбета улыбнулась. — Я ведь не требую много. Вот дарственная, а ближайшая церковь — четверть аржи отсюда.
Десятинная, понял Рагнвальд. Надо же. То есть, конечно же, то, что брак не состоится — это благо. Не будет огромный поляк ласкать тоненькую Ингегерд. Но вот, изволь — мне предъявлен счет. Венчайся, ярл, прямо сейчас, в церкви. Обманули меня, как мальчишку. Кстати, крещен ли я? Ну, наверное, родители ярла постарались, крестили новорожденного. Нынче все ярлы крещены. Эх.
— А свидетели? — спросил он.
— Мы с тобой, Рагнвальд, и раньше обходились по большей части без свидетелей, и на этот раз, думаю, обойдемся.
— Священник будет возражать.
— А мы ему вместо одной гривны дадим две. Расходы беру на себя.
— Он будет настаивать.
— Что ж. Тогда ты возьмешь его за горло, я въеду ему ногой в муди, и возражения исчезнут.
