На нижней полке обнаружилось несколько экземпляров «Брани на вороте», и Лейси почувствовала восторг вперемешку с разочарованием, как всегда, когда слышала об исках и встречных исках, связанных с этой книгой. Несмотря на разоблачение Кристен Колдер, или, скорее, благодаря ему, «Брань на вороте» до сих пор поднималась в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс». До сих пор поговаривали об изъятии книги из продажи из-за споров об авторском праве. Сама Лейси считала, что терять столь прибыльную книгу ни в коем случае нельзя.
В глубине души девушка верила, что можно найти решение, которое устроит все стороны, и при этом не изымать книгу из продажи. После звонка Мэллори Сент-Джеймс решимости у Лейси значительно прибавилось, но, стоило ей заговорить о компромиссе, Ханна и Кэш в один голос заявляли, что это фантазия. Только разве не фантазии, помноженные на упорство, спасли «Брань на вороте» от безвестности? Вдруг такая же фантазия, порожденная нестандартным мышлением, удержит книгу на полках?
Об этом и размышляла Лейси, когда в углу нижнего ящика обнаружила потрепанную рукопись. «Одна жизнь, одна мечта» — было выведено на титульном листе крупным старомодным шрифтом. Ниже стояло имя автора. Лейси прочла его и обмерла: «Джина Джонстаун». Наверняка псевдоним «той-что-не-должна-быть-названа». Сопроводительное письмо, прикрепленное к титульному листу, датировалось 1983 годом. Примерно в это время Джейн и появилась в «Скарсдейле».
Любопытная Лейси перелистала рукопись, пробегая глазами абзац за абзацем, сцену за сценой. При упоминании «пульсирующего мужского достоинства» главного героя девушка поморщилась, но попадались и вполне приличные эпизоды. В целом рукопись показалась Лейси неплохой, однозначно лучше большинства опусов, которые ей всучила Джейн. Отдельные главы получились хорошими — но, увы, недостаточно хорошими для публикации.
Письма-отказы, приложенные к рукописи, только подтвердили оценку Лейси. Уважаемые нью-йоркские редакторы хором говорили, что Джейн не следует бросать нынешнюю работу. К совету Джейн прислушалась, но обиду явно не забыла.
Выходит, Джейн из зависти унижала писателей, вместо того чтобы им помогать? Неужели зависть в итоге превратилась в горечь и злобу, которую она изливала на окружающих?
Лейси разгладила и скрепила страницы, а письма-отказы положила сверху — пусть Джейн видит, что рукопись читали. Девушка быстро заклеила коробку. «Так это затаенная злоба расшатала психику? — думала она. — Или, наоборот, расшатанная психика превратила зависть в нечто уродливое?» Лейси прилепила стикер с адресом. Какая разница, что было причиной, а что следствием! Впрочем, сплетен о несостоявшейся литературной карьере Джейн она не хотела. Дело не в причине, заставившей Джейн унижать писателей и подчиненных, а в самом факте унижений.
Лейси вынесла коробку из опустевшего кабинета. Хватит думать о Джейн, лучше поразмыслить о том, как спасти «Брань на вороте»! Звонок Мэллори Сент-Джеймс навел на мысль, что остальные писательницы тоже хотят достичь соглашения.
Погруженная в размышления, Лейси занесла коробку в лифт и спустилась в комнату для почты. Вдруг старое доброе упорство удержит «Брань на вороте» на полках? Упорство плюс немного любви и заботы…
* * *
В воскресенье утром Фэй дождалась, пока Стив уедет в церковь, и лишь тогда встала под душ, уложила волосы, подкрасилась и надела заранее приготовленный костюм, черный в тонкую полоску.
Фэй припарковалась на зарезервированном месте церковной стоянки, мысленно прокручивая в уме свою речь. Впрочем, четкого плана не было: повторять заученные фразы совершенно не хотелось. Фэй решила: сегодня она выступит экспромтом, прислушается к голосу сердца, а не рассудка.
Когда она переступила порог церкви, камеры уже работали, а большинство прихожан расселись по местам. У массивных дверей современного религиозного центра Фэй на секунду застыла, собирая волю в кулак. Она помогала строить эту церковь и делала все, чтобы приход мужа рос и развивался. Сама она мечтала не об этом, но хотела, чтобы осуществилась мечта Стива.
Фэй подняла голову и расправила плечи, как бы говоря самой себе: «Забыть проще всего, не смей это делать! Церковь основали, чтобы творить добро и помогать нуждающимся». У Фэй получилось и то и другое, и никто, включая родную дочь, не в праве ее осуждать.
Фэй направилась к скамье, где сидела ее семья, и прихожане затихли. Она чувствовала их пристальное внимание, отвечала на редкие улыбки и приветствия. Увы, подавляющее большинство знакомых демонстративно опускали глаза: мол, мы тебя не видим и видеть не желаем.
А вот и нужная скамья! По внезапно воцарившейся тишине Сара и ее муж поняли: что-то не так, — и обернулись. В Сариных глазах мелькнуло удивление, и она схватила мужа за руку, словно ища поддержки. Вокруг зашептались, только Фэй не обращала внимания. Она заняла свое обычное место в первом среднем ряду и стала смотреть на кафедру. Вскоре со стороны алтаря показался пастор Стив и бодро зашагал к кафедре. Хор запел первый гимн. Прихожане встали.
Фэй сначала показалось, что служба затягивается, а через секунду — что, напротив, идет слишком быстро. Прихожане поглядывали на нее, очевидно, гадая, выступит ли она в конце службы, когда к микрофону приглашают всех желающих.
Когда Стив не работал на камеру и не обращался к Богу вместе с прихожанами, его взгляд то и дело останавливался на жене. Фэй и Сара читали молитвы, пели с хором, молчали во время проповеди, но старательно игнорировали друг друга.
Наконец истекли долгие минуты медитации, пастор Стив открыл «свободный микрофон», которым обычно заканчивалась служба, и спросил, есть ли желающие выступить.
Вокруг снова зашептались. Фэй встала, глядя прямо перед собой, поднялась к алтарю и прошла к свободной кафедре. Ни записей, ни четких мыслей она не приготовила и, глядя в лица прихожан, обратилась к Богу с безмолвной молитвой: «Помоги мне высказаться просто и ясно. Пожалуйста, помни, что по-своему я тебя люблю».
Приблизился красный огонек камеры, и Фэй, не дожидаясь подсказки, начала:
— Многие прихожане, в том числе и члены моей семьи, расстроились, узнав, что под псевдонимом Шэннон ЛеСад я пишу романы о плотских наслаждениях. — Она сделала паузу, увидев, как переглядываются собравшиеся. — Они неоднократно просили меня извиниться перед всеми вами, так как считают, что я совершила нехороший, даже постыдный, поступок. — Фэй дождалась, когда Сара поднимет на нее глаза. — Я начала писать под псевдонимом Шэннон ЛеСад, чтобы отправить детей в колледж и помочь строительству этой самой церкви. Я не раскаиваюсь ни в одном написанном мной слове. — Фэй оглядела собравшихся: кто-то сидел с каменным лицом, кто-то демонстративно отвернулся, но подавляющее большинство слушали с неподдельным интересом. Фэй не собиралась никого переубеждать, она хотела только высказаться. — Я не верю, что Господь осуждает романы о физической близости между любящими друг друга людьми. Когда-то мой муж тоже их не осуждал. Не знаю, когда их начала осуждать моя дочь, ведь мы учили ее терпимости. — Фэй снова остановилась, но на этот раз не взглянула ни на Стива, ни на Сару. — Во Второзаконии сказано: «Не бойтесь лица человеческого, ибо суд — дело Божие»[4]. Думаю, некоторые наши прихожане и прихожане других церквей взяли на себя роль верховного судьи, которая принадлежит Богу. Не верю, что Господь поручил нам судить то, что другие делают, думают, чувствуют, пишут или читают.
